Хуан Дьявол 3 часть

– Сейчас? Но сеньора…

– Правда. Мама, Кампо Реаль. Да, я забыл об этом.

Он сжал руками виски, где стучал глухой и настойчивый удар молота. Даже алкогольное похмелье не сломило его восторг. Ноги дрожали, взгляд не прояснился, но сердце билось победно, нетерпение сносило все препятствия, чтобы наконец добиться желаемого.

– Завтра я поеду в Кампо Реаль. Или послезавтра. Как только смогу. Я поговорю с губернатором о двух делах. Да. О двух. Передай матери, Янина, что я пошел к губернатору и решил уладить дело с Кампо Реаль. Успокой, постарайся ее успокоить. Скажи, что я… Не знаю, что сказать ей…

– В таком случае, сеньор прямо сейчас поедет в Фор-де-Франс? Но сначала вам нужно немного отдохнуть, сменить одежду, немного поесть.

– Это разумно, но время не терпит. Я приму ванную, сменю одежду. Приготовь мне крепкий кофе. Что у тебя в руке? Что за конверт?

– От принесенных бумаг, сеньор. Ждет вашу подпись. Посланник этого требует.

– О, да, конечно! И присоединю к этому слова благодарности. Я напишу письмо. Нет… Я должен прийти сам. Это меньшее, что я могу. Его Превосходительство исключительно помог мне. Самое лучшее лекарство. Я чуть повременю, а потом поеду в Фор-де-Франс. Задержи посланника. Пусть дадут ему чаевые. Нужно все приготовить. Потом поговори с матерью. Предупреди также Сирило.

– Вы поедете на коне, сеньор? Мне кажется… Простите, вы будто в нетерпении…

– Это правда, Янина. На коне быстрее, но я должен соизмерять силы. В экипаже я отдохну. Скажи Сирило приготовить маленькую повозку на два сиденья, пусть запряжет лучших коней.

– Для маленькой повозки?

– Разве ты не поняла, что мне нужно лететь, а не бежать? Иди… иди…

В печали своей рабской страсти, служанка послушалась. Ренато трясущимися руками сжимал на груди плотную бумагу с печатью, так много значившую для него, и воскликнул ликующе:

– Моя Моника, разорвана твоя последняя соединяющая нить!

– В таком случае, этой ночью, Хуан?

– Да, можно этой ночью, если выйдет луна и море будет спокойным.

– А не опасно, ведь нас могут заметить при свете луны?

– Да, конечно. Но лодка не отчалит отсюда при такой волне. Когда выходит луна, как правило, море стихает. А сейчас растущая луна. Не слишком светит, а в таком сложном деле нельзя избежать всего. Нужно выбирать наименьшее зло.

Хуан и Моника стояли на темной каменной смотровой площадке, где поднимались нараставшие волны. Неясные очертания двух стоявших рядом людей в темноте странной ночи время от времени освещались красноватым дымом, который вулкан выпускал в небо.

– Все уже готово, правда, Хуан?

– Почти. Нужно действовать осторожно, потому что эти люди не прекращают следить. После полученного удара они ждут, что мы от безнадежности сдадимся. Наше безмолвие заставит их заподозрить, что мы нашли выход и замышляем что-то, а в этом случае… Лучше не думать, Святая Моника. В фортах Сен-Пьер много пушек, выходящих прямо на море. Но не надо думать о худшем. Не хочу тебя беспокоить. Я назвал тебя Святой Моникой, чтобы рассердить и вернуть этим дух, а не обидеть. Ты уже поняла, что в тебе больше святости, чем в других женщинах?

Он ждал ответа, но его не последовало. Разве что в словах, сказанных с ложной насмешкой, подрагивала нежность. Не признаваясь друг другу, два страстно бьющихся сердца стучали так же размеренно, как разбивались бурные волны о скалы. Вскоре Моника испуганно заметила:

– Снова этот шум. Ты не слышал?

– Нужно оглохнуть, чтобы не слышать. И посмотри, как разгорелся вулкан. Разливается река лавы. Долины с той стороны наверняка разрушены, сожжены огнем, а если лава выльется в большую реку, то унесет мельницы и фабрики. Было бы забавно.

– Забавно? Как ты можешь такое говорить, Хуан?

– Я не имею в виду, что это великолепно, Моника. Если это случится, весь мир побежит на ту сторону. Может, наши охранники отвлекутся. Пока что на нас устремлено все внимание города; но если на другой стороне катастрофа…

– Не говори этого, Хуан.

– Это жизнь, Моника. Катастрофа для других может спасти нас; редкая минута счастья обходится без слез или крови.

– Не говори так. Настоящее счастье – когда никого не ранят и никого не убивают. Не стоит ничего счастье, которое мы достигнем мучениями остальных.

– Мы живем в мире мучений, Моника. От страданий нас никто не освободит.

– Почему ты всегда говоришь так горестно?

– Потому что понимаю многое. Но еще я научился у других, Моника, и неважно, что кое-чему научился у тебя. Неважно, что ты страдаешь, так как мы рождены страдать, но страдать достойно. С достоинством отстаивать наши человеческие права, как сказал я тебе однажды: крепко стоять на грубой и скорбной земле. Только это меня утешает, когда я веду на смерть этих людей. Возможно, они умрут из-за своего мятежа; но бунтуя они завоевывают свое право на жизнь.

– Какой ужас! Слышал? – воскликнула Моника, когда прогремел самый сильный взрыв.

– Да, грохочет земля, но море спокойно, по которому мы можем пройти. Если случится землетрясение, если этот город, нагроможденный золотом, сотрясется до самых недр, то все упадет и вернется на круги своя. Иногда тот, кого вы зовете Богом, должен протянуть руку над миром и стереть все.

– Ты полон ненависти, Хуан, – посетовала Моника с глубокой болью.

– Не думаю. Раньше, да… Раньше корни моей ненависти были пропитаны желчью, даже когда я казался веселым моряком, готовым смеяться и напиваться в каждом порту. Теперь внутри меня что-то изменилось, наверное, в этом твоя вина, Святая Моника. Теперь моя ненависть – возмущение против несправедливости и зла. Негодование к тем, кто топчет других, держит в руках хлыст на плантациях или в казарме, начиная с дворца губернатора или коня надсмотрщика. Гнев и страстное желание устранить скверное, изменить его, свирепое желание установить справедливость кулаками. Да, Моника, я полон чего-то, от чего бурлит кровь. Раньше была ненависть, злоба; теперь что-то более благородное: желание бороться, потому что на нашей земле станет лучше, появится надежда, что уже завтра…

– Завтра что?

– Ба! Безумства!

– Пусть безумства, расскажи о них, Хуан, чтобы я заглянула в твою душу, узнала, что ты там скрываешь, чего желаешь.

– Ты будешь смеяться, если я скажу, что хочу ребенка? Не одного… Детей… много детей, которые вырастут и увидят лучший мир, достигнутый вот этими руками.

– Ты самый лучший мужчина на земле, Хуан Дьявол!

Белые пальцы Моники погладили грубые загорелые руки, которые Хуан соединил в выражении силы и нежности; они проскользнули по шраму, который однажды поцеловали, след кинжала Бертолоци, а затем поднялись выше, чтобы приласкать взъерошенные волосы моряка, словно внезапно она перестала в нем видеть сильного и сурового человека, поднявшегося против напастей, а лишь видела грустного беззащитного ребенка, жертву темной мести, с которым дурно обращались и обижали. Снова, как в светлое утро в каюте «Люцифера», ее глаза наполнились слезами. Сотни раз ожидаемый, благословенный час, когда упали маски гордости, охвативший две души. Хуан пытался защититься в последний раз:

– Вышла луна и море успокоилось. Сядем в лодку пораньше. Мы поставили на карту все.

– Да, Хуан, все. Но прежде чем отправиться в приключение, которое может стать последним, спустимся на пляж и, возможно, посмотрим на небо в последний раз.

– Капитан… Капитан! Капитан… Сеньора Моника! Где они?

– Здесь, Колибри! Беги быстрее! – позвал Хуан. И тихо предупредил: – Что-то случилось, Моника.

– Ай, капитан! Ай, хозяйка! – пожаловался Колибри, запыхавшись от поисков. – Уже час я вас ищу, и никак не найду.