Хуан Дьявол 3 часть

– Не знаю, что и сказать, капитан. Но я… Как может волновать женщина, которая не любит? Не знаю, ответ ли это, но…

– Это ответ, Сегундо. Ты ответил.

Упавший духом Хуан закрыл веки, отягощенный внезапной усталостью. Сегундо закончил работу и нерешительно отступил, а ничего не подозревающая Моника подошла с вопросительным выражением.

– Вот… Думаю, капитану нужно поспать. У него сильная лихорадка, мне кажется, он бредит. Он должен… успокоиться...

– Успокоится, Сегундо. Иди. Я побуду с ним.

Долгое время Моника ждала, а затем приблизилась к кровати. Издали она смотрела на него, пока ритм дыхания не стал размеренным, как во сне. Тогда она сердечно приблизилась к нему. Теперь она могла окружить его огромной волной нежности и невольно подумала, что под этим низким, жалким и треснувшим потолком протекали горькие дни жизни этого человека, который не знал в детстве улыбок и ласк. Возможно, он много раз болел в этих суровых стенах, и лишь Провидение хранило его жизнь. Как же ей хотелось склониться над темной головой, покрыть поцелуями лоб, щеки, теперь бледные губы, убаюкать на руках, как ребенка. Она хотела быть рядом, дышать его воздухом. Колени подогнулись, и она съежилась рядом с ним, у его обнаженной шеи и прошептала:

– Хуан… Если бы ты любил меня…

Уставшая и измученная, провалившись в сон у ложа Хуана, Моника поднялась с жесткого пола. Все еще не отдохнувшая, она подошла к распахнутому окну. Маленькая смуглая тень шевелилась около камней, и Моника упрекнула:

– Что ты делаешь там, Колибри? Почему не спишь? Что с тобой?

– Со мной ничего. Я здесь на случай, если вы позовете. Я не могу уснуть, потому что очень жарко. Надо же, какая жара. Небо опять переменилось, хозяйка. Заметили?

Колибри приблизился к окну, оперся о раму, в которую вцепилась Моника. Наивным взглядом огромных глаз он рассматривал небо, переполненное красноватыми облаками, густыми и пузатыми. Небо опустилось так низко, что казалось огромной парусиной, накрывшей суровый пейзаж, такой туманный, что скрыло даже вершин гор. Моника не подняла головы. Ее глаза смотрели вдоль дорог, тревожно искали по рядам солдат. Сердце замерло, не увидев экипажа Ренато. С беспокойством она спросила Колибри:

– Сеньор Ренато уже уехал?

– Да, хозяйка. Уехал, а охрана уже дважды сменилась. Внизу рыбаки чинят большую лодку… – и понизив голос, стал объяснять таинственно: – Они никому не сообщили. Хотят выйти оттуда в море, а когда окажутся по другую сторону, подложат бочку пороха между рифов, под лагерь с солдатами и зажгут фитиль с длинным шнурком, чтобы все погибли.

– Но это преступление, настоящее убийство, Хуан никогда бы не разрешил!

– Они не хотят, чтобы хозяин узнал. Они обозлились из-за раненых, потому что один из четырех раненых вчера, брат Мартина, умирает…

– Они добьются, что нас всех убьют! Только этого добьются!

– Это же Сегундо сказал Мартину, а тот ответил, что ничего не имеет значения, если он отомстит за брата, потому что родня – самое важное на свете. А Сегундо ответил, что ему больше всех важен капитан, чем вся его семья вместе взятые. Что капитан больше, чем брат и отец. И я сказал, что это правда, потому что капитан спас жизнь Сегундо, и еще мне, хозяйка. Вы плачете?

– Нет, Колибри, только размышляю.

– О чем, хозяйка? Капитану плохо, поэтому?

– Нет, Колибри, не настолько плохо. По-моему, нет ничего хуже чудовищной ненависти между братьями, нет ничего хуже злобы наших близких.

Взволнованная, она повернулась к Хуану. Среди теней, окутавших мрачную хижину, она будто увидела глаза, яркие губы, белые руки, неясные очертания, завладевающие Хуаном, и отпрянула, словно восстало непреодолимое прошлое, разделяющее ее с мужем, которого она любила, и тихо заплакала горючими слезами самоотречения, которые столько раз она проливала.

12.

Каталина де Мольнар опять села в кровати, испуганно прислушиваясь к глухому звуку барабанов, раздававшихся всю ночь. В слабом свете лампады, милосердно поставленной у подножья царившего в спальне образа, распространявшей по комнате теплый трепещущий свет, бледный отблеск которой словно усиливал тоску матери. Она подошла к окну, выходящему на галерею. Нескончаемые часы этой ночи она безуспешно звала служанок, теребила шелковые кисточки на кровати. Теперь же нечто вроде детского ужаса подпрыгнуло к горлу, погасив скорбь, и она позвала:

– Петра, Хуана! Никого нет что ли? Боже мой! Что это? Что происходит? Отец Вивье!

Проходившая неподалеку тень заботливо приблизилась. Это священник, вынужденный гость в роскошном доме Кампо Реаль, бледное похудевшее лицо его казалось таким же беспокойным, как у Каталины де Мольнар, и он спросил:

– Каталина, что с вами? Что происходит? Хотели чего-то?

– Нет; сначала тишина, а потом… потом этот шум, музыка… Недостойно, что работники празднуют, когда цветы еще не засохли на могиле моей дочери!

– Музыка, которую вы слышите, Каталина, – это не праздник. Я хорошо знаком с песнями этих людей, и это не праздник, наоборот.

В полумраке галереи Каталина де Мольнар приблизилась к священнику. С непреодолимым страхом они наблюдали за странным хождением темных очертаний.

– Это ритуал похорон, и в то же время… Слушайте, Каталина, слушайте внимательно, они говорят… Послушайте… Да… Говорят странные слова на африканском языке, но они означают одно. Единственное, что я понимаю из их слов. Означает месть. Эти люди жаждут мести. И к тому же несут вроде носилки с трупом.

– Кого? Кого?

– Не знаю, не могу разглядеть, дочь моя. Все это так странно.

– Позовите кого-нибудь, Отец. Служанки не отвечают, а дом полон слуг.

– В доме никого нет. Мы совершенно одни, Каталина.

– Совершенно одни? Что вы, Отец? Я знаю, Моника уехала, но остальные…

– Ренато сразу уехал, а сеньора Д'Отремон тоже не замедлила с отъездом, забрав Янину и самых верных слуг.

– Мне страшно, Отец! Мы должны вернуться в столицу, уехать, должны…

– Я уже думал об этом, но не у кого попросить экипаж.