Хуже войны

Тем более - Рокфеллеру.

Не помня дня, чтобы начфин не напился, в полку не помнили и случая, чтобы Корытов дурно обошелся с кем-то по своей службе или не выполнил чьей-то просьбы. Выдать командировочные, отпускные, отправить перевод — все это он делал быстро и без лишних уговоров. Привезти что-нибудь из города, куда Рокфеллер выезжал чаще других, или передать привет девочкам из гарнизонного госпиталя – и в этом на него можно было положиться. Правда, по любому вопросу к начфину следовало обращаться с утра, пока он не успевал напиться.

Особенно много пил Корытов, скучая по Фоменко, для встречи с которым бережно хранил в тумбочке своей комнаты две заранее купленные бутылки водки, даже не помышляя притронуться к ним, ни-ни-ни...

5.

Город отдыхал от вездесущей пыли, которая улеглась лишь с наступлением темноты, но была готова, проснувшись, снова слепить глаза, перекрашивать волосы, забираться под одежду и висеть над домами, как вечный туман.

В низеньком саманном доме скрипнула дверь, и на пороге появился одноногий старик в куцей хазарейской шапочке. Поудобнее приладив под мышками костыли, он двинулся к дороге - туда, где торчал у обочины вросший в землю камень. Добравшись до валуна, хазареец опустился на него, подложив под тощий зад костыли, и замер.

Взамен сладких минут забытья бессонница дарила ему чистый утренний воздух и редкую пугливую тишину. Когда живешь у дороги, которую не обходит стороной война, можно сойти с ума, проснувшись в такой час: то ли пропало все живое на земле, то ли аллах сделал тебя глухим...

Выходя на рассвете к дороге, усаживаясь на валун и щупая слабыми пальцами влажный от росы камень, калека не верил, что земля бывает такой - без лязга и грохота, без выстрелов и криков.

Наверное, однажды хазареец сошел бы с ума, продлись эта тишина чуть дольше.

Но земля принадлежала не одному ему.

Старик вздрогнул, услышав тяжелый неровный гул, родившийся у перевала Джабаль-таш.

В это весеннее утро война снова хотела пройти мимо его дома.

...Уже шестую неделю хазареец мечтал повидаться со старшим сыном: Асад ушел в горы, стал борцом за веру… На днях отец получил от него весточку. Водонос с соседней улицы передал хазарейцу подарок от Асада - почти новый китайский будильник и две тысячи афганей. А, прощаясь, шепнул на ухо:

– Асад скоро навестит.

6.

Не доезжая до КПП, бэтээр ротного притормозил. Бросив водителю: «В парк», - Фоменко соскочил на землю. Медленно передвигая затекшие ноги, он шел навстречу Корытову.

Фоменко, как и Корытов, не вышел ростом. Но в каждом его движении чувствовалась не только недюжинная сила, но и была видна великолепная выправка.

…Корытов, махая в воздухе кепкой, бежал вдоль колонны и кричал:

– Валера, я здесь!

...Они обнялись. Хлопая друга по спине маленькими ладошками, Корытов от радости зажмурился.

– Как я тебя ждал!

– Долги надо платить, — улыбнулся ротный.

Рокфеллер открыл глаза:

– Какие долги?

– Тебе еще долго расплачиваться. Забыл, как в прошлом месяце я тебя ждал, почти сутки? Когда ты выпросил у меня бэтээр, чтобы смотаться в госпиталь к своей медсестричке? Обещал вернуться через пару часов, а прикатил только на другой день. Меня чуть кондрашка тогда не хватила - думал, кувырнулись в кювет...

Он похлопал Корытова по плечу.

– Ты хоть как себя вел без меня?

Корытов виновато вздохнул.

– Как всегда.

– Снова бегал по модулю в одних трусах и кричал, что разгонишь духовский караван?

– Ага.

– И до комнаты Поташова добрался?

– А как же.

– Женя, Женя... Ну, как тебя оставлять одного? Фоменко покосился на огромную кобуру Рокфеллера.

– Все страдаешь?

– Какой же я к черту офицер, если на войне, а не воюю? Мужикам в глаза смотреть стыдно.

– Сиди, деньги считай, - пробурчал Фоменко, широко отмеряя шаги.

Рокфеллер едва поспевал за другом.

– Был бы Тодоров человеком, хоть разок бы пустил с тобой на войну.

– Правильно делает, что не пускает. Без тебя есть, кому башку под пули совать.

– Слушай, Валер, а может, и тебе хватит это...

– Чего?

– Чепига скоро улетит в Союз без замены. А ты - на хорошем счету. Только заикнись командиру. Досидишь свой срок начальником строевой части. Должность такая же, как у тебя - капитанская, зато самое страшное, что на ней грозит - это геморрой.

Фоменко поморщился.

– Не капитанскую мне надо... Скажи лучше, что там слышно про третий батальон. Кого ставят начальником штаба?

– Пока не решили.

– А у меня, Женя, шанс есть? Как думаешь?

Корытов пожал плечами.

– Как у всех. Четверо ротных ждут повышения.

– Понятно, — помрачнел Фоменко.

7.

У дверей комнаты Корытова оба долго вытирали ноги о полинявший лоскут шинели, служивший половиком.

– С возвращением!
– сказал Корытов, переступая порог.

Фоменко шагнул следом и ласково произнес:

– Умеешь встречать, стервец,

В центре застеленного чистыми газетами стола Рокфеллер соорудил скульптуру: на уложенных в ряд банках тушенки, как на гусеницах, возвышалась башней буханка ржаного хлеба с торчащим из нее стволом - бутылкой «Столичной».

– И как твой шедевр называется? – кивнул на скульптуру Фоменко.

– Пьяный танк в предгорьях Гиндукуша, - объявил Корытов, плюхаясь на табурет.
– Сейчас мы ему пушку обломаем!

– Водка-то хоть не «паленая»?

– Обижаешь, - развел руками Корытов.
– Для тебя берег. Знал, что приедешь живой, здоровый. Ты же везучий.

Неожиданно помрачнев, Фоменко вскинул голову.

– Это я-то?

Корытов недоуменно посмотрел на него.

– А разве нет?

– Какой я к чертовой матери везучий, - махнул рукой ротный.

Он прошелся из угла в угол комнаты, вернулся к столу и сел.

– Сколько я уже жду, Женя, когда мне повезет, - сказал Фоменко.

Рокфеллер удивленно вскинул брови.