Хуже войны
Шрифт:
– Я тебе говорил, падла, все деньги мне отдавать?
– Так я же отдал, - пролепетал Тюрин, вращая испуганными глазами.
– А это что? – Харитонов потряс перед носом дневального парой мятых рублевых бумажек. – В наволочку спрятал, да? Думал, я не найду?
Харитонов ударил солдата кулаком в живот.
Ойкнув, Тюрин согнулся пополам и упал на пол…
…Дверь туалета открылась, и на его пороге вырос капитан Фоменко.
Он увидел, как склонившийся над дневальным Харитонов замахнулся рукой для очередного удара, подскочил к «деду» сзади и перехватил его руку своей могучей кистью.
Капитан тут же нанес ему резкий и мощный удар в челюсть…
…Опустив голову и виновато переминаясь с ноги на ногу, Фоменко стоял напротив стола, за которым сидел командир полка подполковник Сомов.
– Говорят у тебя, Валера, хороший удар правой, да? – мрачно произнес подполковник.
Фоменко молча развел руками.
– Теперь об этом знает и прокурор гарнизона, - командир полка тяжело вздохнул.
– Отец этого «деда»… Харитонова… Который загремел в госпиталь… Оказался серьезным человеком. Он хочет крови…
Сомов вскинул голову и посмотрел на Фоменко в упор.
– Выбор у тебя не богатый. Или ты пишешь новую объяснительную, где указываешь, что Харитонову сломал челюсть Тюрин, или …
11.
…Фоменко посмотрел куда-то мимо Корытова и горько вздохнул.
И стал я в свои тридцать два года снова взводным. Словно только из училища. Ох, и запил я, помню… По-черному. Это тогда от меня ушла жена...
– Да, я бы тоже запил…
– Я уже и рапорт собирался писать. Увольняться из армии, к чертовой матери. И вдруг…, - Фоменко грустно усмехнулся. – К нам в полк назначили нового командира. Знаешь, кого? Моего однокурсника, Ремизова! Которого едва не отчислили из училища по неуспеваемости…
Корытов усмехнулся.
– Небось, однокурсничек твой после выпуска удачно женился? На какой-нибудь генеральской дочке?
– Точно. Только мне от этого было не легче... Он был подполковником и командовал полком. А я командовал в этом полку взводом.
Фоменко шумно вздохнул.
– И тогда я решил не сдаваться. Карьеру уже невозможно было спасти: все кадровики давно поставили на невезучем капитане крест. Но я поклялся доказать - себе, другим, всему свету!
– что заслуживаю большего. Мало кто поймет, как вообще можно мечтать о таком... Скажи, тебе все равно, сколько звездочек на твоих погонах?
– Плевать я хотел на погоны!
– А я нет, Женя. И меня бы понял любой - такой же, как я, отдавший армии не год, не два, а полжизни. Который ждал, когда удача улыбнется ему, а она… Она вместо этого брезгливо кривила рот…
Фоменко покачал головой.
– Меня понял бы такой же, как я, капитан, на которого даже люди в штатском глядят с насмешкой и думают: «Пьянь какая или дурак, если не заслужил большего в свои годы». Мне даже сыну в глаза смотреть стыдно, когда приезжаю к нему в отпуск…
Фоменко рубанул ладонью воздух.
– Ненавижу я эти свои четыре звездочки, Женя! А поэтому… Я поклялся, что получу майора. Хотя бы майора.
– Вот те на, - Рокфеллер грустно заморгал.
– Я-то думал, два старых мерина плетутся в одной упряжке. Тянут свою опостылевшую телегу, заботясь только о том,
– Я поклялся, Женя.
– На роте ты майора не получишь. А значит, тебе позарез надо стать начальником штаба третьего батальона... Давай выпьем за твою удачу.
Фоменко посмотрел на наручные часы и поднялся.
– Оставь на вечер. А я схожу в роту, посмотрю, что там, как… А ты поспи. Сегодня тебя в штабе никто не хватится.
12.
Маленькая комната с железной солдатской кроватью и убогим казенным столом казалась бы безнадежно унылой, если бы на столе не было стеклянной вазы с засохшим букетиком сирени, на окнах - пестрых занавесок с огромными бутонами невиданных цветов, а на кровати - яркого, желтого с голубым, покрывала.
Стояла на столе и раскаленная докрасна электроплитка, над которой склонилась, помешивая что-то в кастрюле, официантка Аннушка.
В дверь постучали.
Аннушка уронила ложку в кастрюлю и замерла.
Постучали еще раз, сильнее.
Официантка робко сделала шаг, другой... Непослушными пальцами она повернула ключ. Открыв, Аннушка отступила назад и, радостно вскрикнув, обессиленно опустила руки.
– Ты!
На пороге стоял Фоменко.
Аннушка прильнула к нему, обняв капитана за плечи.
– Я уже больше не могла ждать, поверишь, - сказала она, положив свою маленькую русую голову ему на грудь. Фоменко погладил ее по теплым золотистым волосам.
– Ты ждала меня с «боевых» первый раз.
– Ты тоже пришел ко мне в ночь перед отъездом впервые...
Фоменко настороженно зашевелил носом.
– Здесь что, железо плавят?
Аннушка охнула и метнулась к плитке. Сорвав кастрюлю, она, обжегшись, не удержала ее и уронила на пол, схватила стоявший поблизости чайник и стала поливать посудину водой. Кастрюля зашипела.
Фоменко подошел к Аннушке, отнял чайник, сел на краешек кровати и усадил ее рядом. Взяв руки Аннушки в свои, он подул на ее обожженные пальцы.
– Больно?
Не-а, - Аннушка тихонько засмеялась.
– Хорошо еще, что в кастрюле ничего не было, кроме воды. А то как сгорело бы, как надымило...
– Не успела кинуть?
– Я и не собиралась ничего варить. Просто налила воды и мешала, мешала... Надо было что-то делать, куда-нибудь деть себя. Хоть в кастрюлю... Я даже не заметила, как выкипела вода.
Фоменко крепко сжал ее руки.
– Ты боялась… Что меня не окажется среди тех, кто вернется?
Аннушка помотала головой.
– Если бы с тобой что-то случилось, я бы уже знала. Я боялась другого. Когда ты пришел ко мне ночью, перед отъездом, я еще не понимала, кто тебе нужен - я или просто... Просто любая – как любому мужику. Я боялась, что буду нужна тебе только на ночь, другую…
– Мне не нужна любая.
– Теперь я знаю. А когда ждала... Мешала в кастрюле воду и загадала: если явишься, как в первый раз, только ночью, значит придешь, как пришел бы к любой. А если прилетишь сразу - потный, пыльный - но сразу ко мне, значит...