Хуже войны

Охнув, Тодоров рухнул на пол, а Аннушка попятилась к двери…

21.

И был вечер. И близилось застолье.

Встречали полк с войны сегодня. И провожали на войну тоже сегодня.

Посреди стола возвышалась кастрюля с вареной картошкой в мундире, вокруг лежали наскоро ополоснутые под краном пучки зеленого лука; тарелок не было вовсе, зато кружек и ложек с вилками было в достатке.

Хозяева комнаты - Маничев и Чепига - накрывали на стол и дожидались гостей: Рокфеллера с Фомой.

Открывая банку тушенки, Маничев поранил палец. Сунув его в рот, он сидел на табурете и наблюдал, как Чепига, ловко орудуя ножом, нарезал уже вторую буханку хлеба.

Стрелка на стареньком пузатом будильнике подползала к девяти, когда пожаловал Фоменко. Капитан вошел не один, подталкивая в спину замешкавшегося у порога незнакомого, совсем молодого лейтенанта и приговаривая:

– Не стесняйся. Тут все свои.

Лейтенант долго и тщательно вытирал ноги о половичок, озираясь по сторонам, и наконец произнес:

– Здравствуйте.

– Ждорово, - промычал, посасывая порезанный палец, Маничев.

– У нас еще один гость?
– кивнул на незнакомого лейтенанта Чепига.

– Не просто гость, - Фоменко, продолжая подталкивать лейтенанта перед собой, прошел к столу и, положив обе руки ему на плечи, резким толчком усадил на табурет. – Корреспондент окружной газеты, про мою роту будет писать, - гордо добавил он.

– Правильно!
– сказал Чепига. – Давно пора.

Корреспондент смущенно привстал.

– Извините, я не представился. Лейтенант Средзакозовцев, Слава, — он попытался протянуть руку расположившемуся напротив Маничеву, но Фоменко, обхватив лейтенанта за плечи, вновь ловко усадил его.

– Сиди! Сейчас выпьем по первой, потом по второй... Там сразу со всеми и познакомишься.

Ротный устроился за столом рядом с корреспондентом и нетерпеливо потер руки.

– Ну что, мужики, пора начинать?

– Рокфеллера ждать не будем?
– вынув палец изо рта, поинтересовался Маничев.

– Он может в штабе и до утра просидеть, - поддержал Чепига Фому.
– Потом догонит.

Начальник строевой части сел вместе со всеми за стол, аккуратно разлил содержимое одной из бутылок по кружкам и провозгласил:

– С возвращением.

Полковые со знанием дела сделали выдох и припали к кружкам. Быстро опорожнив их, потянулись к закуске. Корреспондент замешкался и выпил позже. Он едва не задохнулся и, выпучив глаза, громко закашлял.

Фоменко от души треснул его кулаком по спине.

– Привыкай, чистый спирт.

– Ничего другого не держим, - вставил, отчаянно хрумкая огурцом, Маничев.

Ошалевший Средзакозовцев открыл рот и высунул розовый, как поросячье ухо, язык.

– Спирт? Первый раз пробую.

– И поверь, не последний, - едва прожевав, Чепига снова наполнил кружки.
– Ну что, по второй?

– Давай, - согласился Фоменко и протянул Средзакозовцеву кружку с водой.
– Запивай, легче пойдет.

Суровые у вас нравы, товарищ капитан, - корреспондент опасливо покосился на бутылку.
– Если так пойдет и дальше, я, пожалуй, окажусь под столом.

– Поднимем, - успокоил его Маничев.

Кружки опустошили повторно. Средзакозовцев, передернувшись от отвращения, тоже влил в себя теплую, пахнущую резиной жидкость.

Подцепив ложкой прямо из консервной банки кусок тушенки, Фоменко проглотил его, почти не разжевывая, и махнул рукой.

– Завтра опять на войну. Потери на Панджшере всегда большие...

Чепига поморщился.

– Нашел о чем говорить за столом. Лучше вспомни, что нам рассказывал командир полка. Там, у Ахмад-шаха в госпиталях, медсестры-француженки. По линии Красного Креста. Вдруг твоя рота госпиталь захватит?

Фоменко собирался сказать что-то в ответ, но не успел.

Дверь комнаты едва не слетела с петель, а на пороге вырос распахнувший ее ударом ноги Рокфеллер. Под мышкой начфин держал два объемистых свертка. В свертках булькало и хрустело.

– Принимайте груз, - рявкнул он.
– Уроню - пожалеете.

Маничев с Чепигой кинулись спасать ношу.

Отделавшись от свертков, начфин грузно плюхнулся на табурет и стал не без самодовольства наблюдать, как из свертка побольше Маничев вывалил на стол гору жареной рыбы, а из другого, поменьше, Чепига бережно извлек трехлитровую банку спирта.

Наклонившись к самому уху Фомы, Рокфеллер шепнул:

– Слышь, Валер, иду я сейчас мимо офицерской столовой, а навстречу - Тодоров. И башка у него - вся в крови...

– Ты что?!

– Не замечая меня, прет, как бык. Глаза стеклянные... Постоял я чуток, пока он к себе в модуль не зашел, развернулся - и прямым ходом в женский барак. Подумал, может, бабы чего знают.

Корытов внимательно посмотрел другу в глаза.

– Помнишь, ты перед боевыми на всю ночь уходил? Ну, к новенькой этой, официантке... Аней ее зовут.

– Ну?!
– Фоменко побледнел.

– Короче, Тодоров ее сегодня в столовой хотел... Ну, ты понимаешь. Да куда там! Она его треснула черпаком по башке – и ходу… В модуле сейчас сидит, заперлась с перепугу в своей комнате, никого не впускает, - Рокфеллер перевел дух и добавил.
– Валер, я не знаю, что у тебя там с ней... Но если у тебя серьезно, прямо сейчас туда беги, слышишь? Молодая, как бы чего с собой не сделала.

Фоменко затаил дыхание. На его мгновенно вспотевшем лбу вздулась голубая вена - тугая, как тетива. Он глухо, как из-за стены, сказал:

– Чего я туда побегу? Пусть побудет одна, успокоится…

– Как знаешь, - пробормотал начфин и вдруг понял, что они с Фоменко уже давно говорят не шепотом, в комнате стоит гробовая тишина, а Чепига, Маничев и корреспондент жадно ловят каждое слово.

– Как знаешь, - повторил начфин, обведя гостей растерянным взглядом. – Чего притихли? Чего не наливаешь, Витя?

Чепига с готовностью потянулся за бутылкой, а уже изрядно захмелевший Маничев, слышавший, как видно, добрую часть разговора, протянул: