Хуже войны

Слушая его, курсант понимающе кивал головой. Ему поручали выяснить, все ли однокурсники достойны в будущем носить офицерские погоны. Ему доверяли... И поэтому, глядя в глаза Коробова, Фоменко не мог понять, почему на протяжении всего разговора их не оставляло выражение плохо скрываемого и нетерпеливого ожидания. Словно особист все еще сомневался, даст он согласие или нет... Да разве мог он не согласиться? Он - единственный на курсе ворошиловский стипендиат? Но только тогда, когда курсант тихо, но твердо произнес: «Конечно, я буду помогать вам», - Коробов облегченно вздохнул.

– Хорошо, что вы поняли. Стипендию надо отрабатывать.

И эти слова не вызвали у Фоменко ничего, кроме недоумения. Разве дело в стипендии? Даже если бы он и не получал ее - разве отказался бы от сотрудничества с особым отделом? Заботиться о безопасности государства - долг каждого...

Только спустя пару недель, когда Коробов вновь пригласил его - уже в свой собственный кабинет - Фоменко понял, почему майор сомневался.

Коробов был недоволен и не скрывал этого. Он сказал, что ждал от курсанта точной и оперативной информации о настроениях на курсе, а также о тех, кто позволяет себе неуважительно отзываться о решениях партии и правительства.

Потупив голову, Фоменко молчал. Однажды он уже собирался довести до сведения перуполномоченного, как на днях в курилке курсант его взвода Куделко, теребя газету с материалами только что состоявшегося пленума* ЦК КПСС, посмеиваясь, бросил:

– Ну, теперь Брежнев разрешит Никите кукурузу только на лысине выращивать!

_____________________________________________________

* Пленум 1964 года, сместивший Н.С. Хрущева со всех постов.

Чуть позже, усевшись за столом в ленинской комнате, Фоменко принялся подробно описывать случившееся на листике, вырванном из тетради. Но, аккуратно расписавшись в конце и поставив дату, вдруг вспомнил, как сам вместе с товарищами от души хохотал над шуткой Куделко, и испытал вдруг такое отвращение к себе, какого он не испытывал еще ни разу.

Скомкав исписанный аккуратным почерком тетрадный лист, курсант швырнул его в мусорную корзину.

Да, он принял предложение Коробова. Но когда давал свое согласие помогать... Фоменко много читал об этом и видел в кино. Особенно красиво все было в кино: бесстрашные чекисты с холодной головой и чистыми руками и ненавистные враги...

Господи, да какие могли быть среди его однокурсников враги?

Яркие кадры кино исчезли, и Фоменко увидел себя сидящим в огромном кинозале, где остальные, затаив дыхание, наблюдали за грандиозным зрелищем свершений и побед, а он зорко следил, не усомнился ли кто в подлинности увиденного, не заметил ли, как обветшал и прохудился экран...

Нет, прятать в своей голове второе дно, о котором бы не подозревали его однокурсники, копить там обрывки их доверчивой, простодушной болтовни, а потом время от времени вываливать все накопившееся на стол Коробова - так бы он никогда не смог.

И если бы знал это сразу, то сказал бы Коробову «нет» еще при первой встрече.

...Фоменко хотел сказать об этом в кабинете особиста и молчал, мучительно подбирая слова. Но говорить ничего не пришлось. Коробов понял.

Он выразил сожаление, что курсант не оправдал его надежд, и отпустил с миром.

Еще месяца два Фоменко ждал. Чего? Он полагал, что заслуживает наказания: он был лучшим на курсе, но отказался помочь особому отделу. Однако прошел месяц, другой, третий, а в жизни Фоменко ничего не изменилось. Он, как и прежде, успешно сдавал зачеты и экзамены, получал ворошиловскую стипендию и даже в очередной раз был избран в бюро ВЛКСМ роты. Скоро он и вовсе забыл о существовании Коробова.

19.

И вот спустя почти двадцать лет ротный вспомнил о нем. Потому что прочитал в глазах секретаря парткома то же плохо скрываемое и напряженное ожидание, которое было когда-то во взгляде пригласившего Фоменко на первую беседу особиста.

– Так, так. Четверо, говоришь, попали в твою роту, - Поташов поджал пухлые губы.
– Успел познакомиться?

– Нет еще.

– Зато я успел, - подполковник шумно вздохнул.
– В том числе и с рядовым Ойте.

Ротный удивленно вскинул брови.

– Чудная фамилия.

– Немецкая.
– То есть?

– Немец он, - со злостью сказал Поташов. – Да в придачу еще и меннонит. Есть такая христианская конфессия… Среди обрусевших немцев их много. На гражданке золотые люди: не пьют, не курят. А в армии с ними одна морока…

– Знаю, - вздохнул Фоменко. – Мне один такой попадался, в Карелии. Им вера оружие брать в руки запрещает…

Он вскинул голову.

– Но как же… - Фоменко недоуменно пожал плечами. – Как он попал в Афган? Есть приказ. Таких сюда нельзя.

– Правильно. Мне его в Ашхабаде подсунули. А времени проверить не было.

– Так что ж его теперь, обратно? – простодушно спросил ротный.

– Ты же не дурак, Фоменко, а такое говоришь, - почти ласково произнес секретарь. – Нельзя его обратно... Большие неприятности могут быть. У меня…

Поташов почесал затылок.

– Тебе, кажется, уже давно пора майора получать, а?

– Пора. Да должность капитанская, - Фоменко развел руками, но тут же, устыдившись этого слишком откровенного жеста, быстро спрятал их за спину.

– Это дело поправимое. Должность найдется, - губы Поташова растянулись в гримасе, которая должна была означать улыбку.
– Для умного человека всегда найдется.

И снова его напряженно-ждущие глаза говорили: «Ты же знаешь, что в третьем батальоне освободилась должность начальника штаба. Вот бы тебе на нее, а? Через месяц получил бы майора».

– Если вы считаете, что я достоин..., - пытаясь не выдать охватившего его волнения, сказал капитан.

– Твою кандидатуру рассматривают, - с напускным безразличием протянул Поташов.
– Но есть и другие, понимаешь?

– Понимаю, - кивнул ротный.

– Командир полка обязательно посоветуется со мной, и если я буду настоятельно рекомендовать тебя..., - подполковник помедлил.
– Пора получать майора, а?

– Я оправдаю ваше доверие, - отрезал капитан, не найдя ничего лучшего.

– Вернемся к Ойте, - секретарь расправил жирные плечи, и Фоменко почувствовал, что сейчас Поташов скажет главное - то, ради чего он вызывал его к себе.
– Пока только мы с тобой знаем, кто такой этот Ойте, - подполковник говорил очень медленно - так медленно, что паузы между его словами значили несравненно больше, чем сами слова.
– Но если про него узнают там, - секретарь скосил глаза к потолку, - будет плохо. И мне, и тебе.

На лице Фоменко не дрогнул ни один мускул.

– Рано или поздно там об этом узнают, товарищ подполковник.