Хворь

На моей коже проступила испарина. Вскоре я почувствовал удушье, меньше, чем на секунду, перед глазами померк свет. Обморок наступал мне на горло.

На конечной остановке поджидал Жорик. Он под руки довел меня до маршрутки, идущей в поселок Песочный.

Здесь была жуткая срань – покосившиеся сараи, грузовики со спущенными колесами, оборванные подростки и прочие атрибуты разрухи. На задворках безымянной промзоны, на улице Ленинградской, обитали швейники, о которых складывались легенды на моей прошлой работе. Здесь же, через три постройки налево, престарелый профессор арендовал коморку. Он варил токами высокой частоты. Однажды я пользовался услугами его станка чтобы загерметизировать швы на камере. Чуть дальше, следуя по той же улице, находился раковый корпус, он же Онкоцентр.

Рабочий путь я начал по специальности, с первых курсов университета. Юридическая практика отрыгнула мной так сильно, что приземлился я в швейном деле.

Если поверить записи в трудовой книжке, то я продержался целых два года на должности директора качества на швейном производстве. На деле я боролся с микроснами в подсобке, каждые полчаса пил чай, а еще скуривал по две пачки в день. Конечно, изредка я выбирался в цех чтобы ткнуть пальцем в бракованную фуфайку, потом составлял канцелярский текст и передавал его вредному начальнику. Производство не вызывало у меня ничего, кроме зевоты.

Перед тем, как устроиться на производство, я тужился над созданием бренда одежды. В узких кругах самопровозгласил себя дизайнером. Успех был спорным, и вскоре я решил, что нужно временно побанчить бланковыми свитшотами и футболками чтобы покрыть хотя бы часть долгов. Зарабатывал я ничтожно мало. Разумеется, вскоре швеи подняли бунт, я расплатился с ними последними деньгами и погрузился в тоску.

Затем я потыкался в интернет-бизнес, открыл магазин одежды специального назначения и даже снабдил вертухаев из близлежащей колонии зимними куртками, но трагично обанкротился в конце того же года. К тому же, я трахнул девушку, в которую был влюблен мой друг, а по совместительству – деловой партнер, и все пропало. Тем не менее, этот горе-проект оказался самым успешным среди остальных поползновений заработать на кормежку.

За время трудовых потугов я вдоволь насмотрелся на ближних. Молодежь текучка не щадила, поэтому в личности сверстников я особенно не вникал. Приходили, конечно, и красавцы, и умники. Однажды к нам устроился молодой инженер. Проработал полдня, ушел на обед и не вернулся. Даже трудовую книжку и молескин оставил. Мерзавец, но совестливый. Блокнотом я пользовался долго.

Старожилов же я рассматривал с упоением. Бывалые, смиренные, постоянные. С киряющими швеями, южанами и гопниками-разнорабочими все было предельно ясно. Но вот мужички постарше меня поистине завораживали. Вот один из них. Выбритый, редко усатый, худощавый мужик, пиздующий домой ровно в шесть. В компании дешевого пива и тканевой сумки с жесткими ребрами. Летом в рубашке с короткими рукавами, зимой – в рыбацком свитере под пуховиком. Особым уважением пользовались парки с логотипом в виде швейцарского креста или немецкого флага. Некоторые из этих мужиков уже освоили смартфоны и наушники, а многие увлекались порнотной фантастикой, вроде попаданцев. Этих мужиков я называл петробэгами.

Я боялся проснуться одним из них через двадцать лет. Так я решил, что не допущу этого превращения. Все работы забросил и отправился думать тяжкую думу. Папа говорил, что «ученье – свет, а неученье – на работу чуть свет», а я ему поверил и стал изучать все, что ни попадя. От программного кода до священного Корана.

Жорик размахивал руками перед руководительницей конструкторского отдела. Он стащил с чужого стола фломастер и настойчиво объяснял ей свою фантастическую задумку.

Пока Жорик рисовал эскиз, меня доставал главный технолог, въедливый мужчина с неприятным запахом изо рта. Когда вся чепуха с кроем, обработкой и платежами закончилась, Жорик пришел в неподдельный восторг.

В честь первого шага к разработке его дебютной коллекции, он предложил мне отметить успешные переговоры поездкой на дачу. Мы купили пластиковую сиську с пивом и сели в пригородный поезд.

На перроне нас встретила Нина. Моя авоська насквозь промокла, я даже не успел просунуть руки в полиэтиленовый дождевик. Жорик повел нас за собой вглубь полуострова, к главному в деревне магазину. Местные окрестили магазин Белым.

Белый был единственным кирпичным зданием в деревне, стоял на вершине горы и под дождем выглядел особенно одиноким. Во дворе магазина пустовала беседка. Ребята говорили, что после ужина здесь собирались мужики чтобы выпить. С наступлением ночи подтягивались жены и разносили их тела по домам. В Белый приходили не только за продовольствием и прессой. Здесь люди делились новостями и слухами, ссорились и мирились, дрались и трахались, бухали и играли в бадминтон.

Июньский прилив школьников в дачные поселки меня умилял. В особенности трогали бабушки, уверенные в святости внучков, курящих за их же спинами. Встречались здесь и студенты. Компаниями, реже парочками. Школьники учились бухать у студентов, а студенты у местных аборигенов. Так и передавался опыт между поколениями.

Наши выпускные экзамены и сессии остались позади, и открывать дачный сезон можно было в любое время года. Но открывать его вместе с бритоголовыми шкетами было куда приятнее, чем без них.

Мы купили бутылку красного и развалились в беседке. Около нас нежились кошки, курлыкали голуби. Всюду крошечные, беззащитные жучки-паучки. В отличие от городских, деревенские голуби оказались неназойливыми, пугливыми. Они не приставали к людям, зато цинично мочили насекомых. Пищевая цепочка в деревне была отлажена не человеком, а природой.

Здесь к нам пристал колдырь. Он приметил нас издалека, мы столкнулись взглядами, и я сразу понял, что заинтересовал его, будучи новым человеком в деревне. Шагал он медленно и шатко, но всю дорогу неизменно пялился на беседку, как зомби.

Обычно такие просили денег на опохмел или чебурек, а взамен хрюкали и уходили прочь, либо устраивали себе звездный час. Кто чем горазд. Один стихотворение прочитает, другой Евангелие трактовать начнет. Танцоров много, певцов.

Этот мужчина оказался вежливым, но грязным и, судя по обилию выделяемой из носоглотки слизи, простуженным. Он ничего не просил и не предлагал. В сердцах жаловался на друга, который совсем не умел хранить секреты и потому раскрыл священную тайну колдыря первому попавшемуся собутыльнику.

Вскоре пришел и тот самый друг – забулдыга чуть более опрятного вида. Они недолго потолкались, обняли друг друга за плечи и зашагали прочь от магазина, даже не попрощавшись с нами.

Летняя резиденция Жорка роскошью не отличалась. Весь участок зарос дикой травой. В центре стоял одноэтажный брусовый домик с низеньким заброшенным чердаком и исполинской печью из белого кирпича.

Печь заняла треть комнаты, поэтому ничего кроме тахты, раскладушки, комода и старого лампового телевизора сюда не влезло.

Зато просторной оказалась веранда. Нина поставила чайник на газовую плиту и пообещала зажарить хлеб.

Мой подбородок совсем зарос, я стрельнул у Жорика бритвенные принадлежности и устроился возле рукомойника. На лезвие станка поползла коррозия, но он все равно отлично ходил, так что волосы я сбрил подчистую.

Дождь давно прошел, но превратил почву в черное месиво. Я сменил кроссовки на шлепанцы и устроился на кресле с чашечкой сладкого чая.

После чаепития мы искупались в озере. Вода еще не успела толком нагреться, несмотря на жару.