…И было детство

– А спать ты, милая, на чем собираешься? – и Артемьич довольно потер руки. – Нам еще обещали полотняные наматрасники – мешки, иначе говоря. Мы набьем их сеном, а уж наверх – все ваши пожитки. Зима, знаешь ли, здесь холодная, отопления нет, так что привыкай.

– Как, совсем нет? – и Любочка широко раскрыла глаза, в которых старый Артемьич без труда разглядел и страх и отвращение.

Ему неожиданно стало жаль эту самую неприятную для него девушку, захотелось приласкать ее, утешить. Он протянул руку, чтобы поправить Любочке волосы, выбившиеся из-под платка, но она резко отпрянула, буркнув при этом:

– Я сама, – и отошла в сторону.

Артемьич только плечами пожал, а Любочка, круто развернувшись, пошла к матери.

– Мама, мне необходимо с тобой поговорить.

Дина Алексеевна в это время домывала, вместе с Верой, шаткую деревянную лестницу, ведущую на улицу. Она выпрямилась и мокрой рукой отряхнула грязь со своего пальто. Любочка поморщилась.

– Что тебе, Любаша?

– Мама, это правда, что мы… – Люба не находила слов, голос ее дрожал, – мы что, здесь будем жить?

Дина Алексеевна посмотрела на дочь с явным состраданьем, она, конечно, рассердилась на Любочку, когда узнала о ее поведении на допросах, но вместе с тем чувствовала себя виноватой перед ней.

– У тебя есть какие-нибудь предложения? – спросила она с улыбкой.

– Но это невозможно, мама, – голос дочери стал плаксивым, и Дина Алексеевна с удивлением отметила это.

Она всегда считала Веру слабее старшей сестры. Люба была такой целеустремленной и умной.

– Мама, очнись же! – Любочка топнула ногой. – Здесь даже отопления нет!

– Успокойся, доченька, – и Дина Алексеевна хотела обнять Любу, но дочь скинула ее руки и высвободилась.

– Ты сейчас меня измажешь. Где я здесь, по-твоему, стирать буду?

Верочка, поняв, что с сестрой творится что-то неладное, попыталась ее остановить, но Люба, оттолкнув Веру, вдруг крикнула:

– Пусти! Как я вас обеих ненавижу! – и быстро побежала вниз по лестнице.

Дина Алексеевна опустилась на ступень и заплакала, силы разом покинули ее. Верочка села рядом с матерью и крепко прижала ее к себе. Так они сидели, обнявшись, глядя в полуоткрытую дверь во двор, где в опускающихся сумерках падал и падал снег.

К ночи кое-как смогли затопить печи, но они дымили, и их нельзя было оставлять надолго. Очень выручили сенники, которыми застелили полы под спальными местами. В одном из помещений, видимо служившим когда-то кухней, имелась дровяная плита. Она, к счастью, оказалась исправной, и женщины, на первый случай, приготовили совместный ужин. Было уже далеко за полночь, когда уставшие люди смогли, наконец, лечь.

Все обсуждения, устройство общей жизни решено было отложить на следующий день, но Артемьич тихо позвал Игоря Сергеевича, и они вышли на улицу. Верочка вызвалась убрать на кухне, и в тусклом свете керосиновой лампы тень ее мягко подрагивала на изуродованных стенах. Верочка засмотрелась на тень и с интересом заметила, что она почему-то начала расти. Неожиданно у тени появилось две головы, и кто-то положил ей руку на плечо. Верочка вздрогнула и обернулась. Перед ней, грустно улыбаясь, стояла Нина Николаевна Волгина.

Надо сказать, что весь предшествующий период в общине не было ни одного взрослого человека, который сквозь собственные переживания не думал бы о Нине. Волгины пострадали больше всех: муж Нины – Арсений, приемный отец ее мальчиков – исчез в ту самую ночь вместе с батюшкой. Все знали, что Арсений был ранен одним из милиционеров, что он упал. Знали, что потом его затащили в машину, а далее следы терялись. В машине был и отец Николай, но если о батюшке каждого много и подробно расспрашивали на Литейном, а между ним и Артемьичем в первые дни даже была проведена очная ставка, то об Арсении не спрашивали никого. Он словно исчез, растворился в лабиринтах Большого дома. На все вопросы блюстители порядка отвечали, что такой не задерживался.

Сначала Нина старалась не терять силы духа, доказывала следователю, что тоже была вместе с мужем в квартире отца Николая, но он спокойно смотрел сквозь нее, будто и не слышал ее признаний. В конце концов следователь предложил Нине написать заявление по факту исчезновения мужа и обещал разобраться. Надежд больше не оставалось, и Нина вдруг ощутила полное безразличие ко всему происходящему.

Очень выручил Андрей. Вместе с Верочкой и Диной Алексеевной они в один вечер упаковали вещи. На протяжении всего долгого и трудного пути Нина Николаевна молчала, и это молчание очень пугало окружающих. Ее пробовали разговорить, но все попытки оказались безуспешны. Во время шторма она вдруг очнулась и, спустившись вместе с женщинами в трюм, принялась за работу, но на вопросы не отвечала. Она не плакала, не злилась на окружающих, наоборот, вела себя тихо, но совершенно отрешенно. Младший – Сережа – был очень напуган переменами в матери, он делал робкие попытки поговорить с ней, но Нина молчала. Каждый успокаивал мальчика, как мог. Андрей за время путешествия очень сблизился с Витей и не отходил от него ни на шаг. Вот и спать они устроились рядом, в одном углу.

Нина Николаевна стояла перед Верочкой, и по щекам ее текли слезы. Верочка, инстинктивно почувствовав, как она сможет помочь, обняла Нину и стала гладить по голове, как маленькую. Нина зарыдала, сначала сдавленно, приглушенно, потом громко, в голос. Тогда Вера, как старшая, взяла ее за руку и серьезным голосом проговорила:

– Тише, разбудим всех. Пожалуйста, я прошу тебя.

Нина торопливо кивнула и закусила губу.

– Посиди здесь, – сказала Вера. – Я сейчас куртки принесу, пройдемся.

Через несколько минут они уже шагали под руку по заснеженным булыжникам, и со стороны могло показаться, что это идут два очень близких человека, две закадычные подруги. Неважно, что одна из них годилась другой в дочери, и что та, которая младше, взяла на себя роль утешителя и сильного старшего друга.

Подошли к лестнице и остановились возле ограды.

– Даже не верится, что когда-то здесь монахи ходили, – негромко сказала Верочка.

– Да, – эхом откликнулась Нина, – ходили.

– И молились, горячо молились за Россию, – Верочка чувствовала, что сейчас ни в коем случае нельзя молчать, надо во что бы то ни стало заставить Нину говорить, выговориться, тогда ей станет легче.

Она подождала немного и добавила:

– Они такие молитвенники были, нам и не снилось. Они никого не боялись, я читала. Старцы даже самому царю могли правду сказать.

– Всё как во сне, – выдохнула Нина. – Арсюша так мечтал когда-нибудь в монастырь попасть. Не попал.

– Он еще к нам приедет, – сказала Вера и чуть не поперхнулась собственными словами.

Всем своим юным добрым сердцем она вдруг почувствовала, что этого никогда не произойдет. Ветер словно пронес над ее головой незримую паутину смерти, и ей в лицо дохнуло холодом, но тем увереннее в ночной тиши прозвучал ее голос:

– К весне обязательно приедет, приплывет по морю, а мы пойдем его встречать, с первыми цветами пойдем.

– Ты думаешь? – вдруг спросила Нина и улыбнулась. – Он жив, да?

– Да, конечно жив, – Верочка старалась говорить уверенно, твердо, она сама удивилась, услышав свой голос.