И быть роду Рюриковичей

Симеон руку поднял, призывая к тишине.

— Но они язычники! — снова подал голос Хинко.

Симеон посмотрел на него с укором:

— Всегда ли мы были христиане, кмет? Свет веры проглянул в Болгарии. Но почему ты, Хинко, мнишь, что он не осветит языческую Русь, и тогда скажут: «Благословенна будет та земля, откуда потянулись лучи христианские...»

Неужели мы когда-либо забудем, как наши предки приютили солунских братьев Кирилла и Мефодия с учениками? Поклонимся же за то мужество царям нашим Михаилу и Борису. Знание и мудрость дали они нам. Кто из вас не согласится, что подаренное нам Кириллом и Мефодием дойдёт до Руси? И снова воздадут благодарение той стране, какая приняла этих двух великих старцев...

«Русь языческая», говоришь ты, кмет Хинко, но твои други-кметы правду рекут: русы с нами одного корня. Вспомни-ка, как христиане-ромеи притесняли нас, христиан-болгар! Византия и поныне готова поработить нас. Не мы ли повели войну с империей за нашу свободу? Но теперь, — Симеон повернулся к воеводе Никифору, — ответь, посол киевского князя Олега: что сделали вам ромеи, прежде чем вы назвали их своими врагами?

Кметы ждали, что скажет боярин, и Никифор ответил:

— Империя чинит обиды нашим торговым людям. Ромеи возводят свои укрепления на берегах моря Русского и в Таврии. Они подстрекают на нас хазар и печенегов, но мы заставим Византию принять наш ряд.

Симеон кивнул:

— Наглость ромеев нам ведома, и мы разделяем ваш гнев. Мы не только не станем чинить вам препятствий, но и окажем помощь.

— Встретим и проводим, государь! — заговорили кметы. — А потребуется, пойдём с русами на империю!

— Разве русы нам не братушки? У нас одна кровь!

Симеон пригладил усы:

— Ты слышал, посол, голос кметов? Это и голос болгарского народа.

Возвращаясь из замка, воевода Никифор сказал Ивашке довольно:

— От царя Симеона иного ответа не ждал.

Зима на вторую половину перевалила. Уже плющило снег, и он оседал, однако плотный наст после ночных заморозков покрывал землю. А в лесу становилось сыро и прохладно.

В феврале-снежнике, который на Руси бокогреем называли, возвращалось посольство в Киев. Пригревало солнце, и гридни пошучивали:

— Снежник солнце на лето поворотил.

— Медведю в берлоге бок согрел.

В краю тиверцев соблюдали осторожность особую. Подтянулись гридни: ну как наскочит дружина князя Гостомысла? Повадки князя тиверцев воевода Никифор хорошо усвоил. Хитёр и умён тиверский князь.

А когда въехали в лес, воевода велел Ивашке выслать наперёд ертаул [118] . Однако не убереглись. На узкой дороге преградили тиверцы путь посольству. Встали друг против друга, гридни к бою изготовились, но воевода тиверский окликнул миролюбиво:

— Опустите луки, уберите мечи: не биться мы с вами сошлись, а в гости звать.

И заставили посольство повернуть с киевской дороги к тиверскому городищу. К вечеру добрались до крепостицы, за стенами которой прятались бревенчатые княжьи палаты и дома боярские, крытые тёсом, жались избы ремесленного люда и смердов под потемневшей от времени соломой. У распахнутых настежь ворот гостей ждали: топтались караульные.

118

Ертаул — передовой отряд, авангард.

Князь Гостомысл встретил послов киевских. Он стоял у теремного крыльца, пряча в бороду довольную улыбку.

— Не чаял встретить тебя, воевода. — Гостомысл пошёл навстречу выбравшемуся из возка Никифору. — Прежде я от тебя бегал, ныне ты сам заявился.

— Так ли? Аль в гости звал?

— Звал. Проходи, воевода, в палату, рад видеть тебя.

— А меня о том спросил? Мы послы и в Киев к князю торопимся.

— Али не подождёт Олег день-другой?..

И неделю продержал Гостомысл киевское посольство, потчевал щедро, а провожая, заметил:

— Передай, воевода, князю Олегу: в нём кровь варяжская, а во мне кровь славянская и Киеву не покорюсь. Я князь в своей земле, в полюдье дань для себя собираю, но не князю Олегу. — И, повременив, добавил: — Однако, слышал, киевский князь на ромеев замахнулся. Коли так, то я с ним заодно.

— Смирился бы, Гостомысл, — сказал Никифор. — Гордыней обуян ты. Не зли попусту великого князя Руси Киевской.

Сердце — вещун, всё загодя чует. Вот и у Ольги что-то на душе тревожно. Больше недели не появлялся великий князь в Предславине. Отчего?

Ей бы, княгине, в птицу обратиться, полететь в Киев, в хоромы княжьи заглянуть: не случилось ли какого лиха?

А княжич Игорь весел и спокоен. Третьего дня воротился из Киева, сказывал, Олег бояр угощал, пировал с ними.

Успокоилась Ольга, да ненадолго. Княгине бы самой Олега увидеть, в глаза ему заглянуть, слово ласковое услышать.

Только и знает Ольга, что прислушивается, не застучат ли копыта его коня, не зазвенит ли стремя и не заскрипят ли половицы под его грузными шагами. Часто на крыльцо выходит, за ворота поглядывает. Но нет, не едет великий князь.

Крепок был Олег телом, и ни годы, ни хвори не брали его. Но однажды в середине зимы почувствовал князь недомогание. Улёгся на широкой лавке, устланной медвежьей шкурой, попросил отрока укрыть его.

К вечеру стал метаться, потерял сознание. Всполошились бояре, послали за Игорем. В полночь хоромы в Предславине осветились факелами, забегал люд. Ольга пробудилась мгновенно. Тревожно забилось сердце. Вошёл Игорь, бросил коротко:

— Олег умирает!

И выскочил. Засуетилась Ольга, с помощью Анны оделась торопливо. Сказала резко:

— Анастас со мной поедет. Пусть сани закладывают, Игорь уже, поди, укатил.

Небо в россыпи звёзд, и мороз к утру крепчал. Кутаясь в шубу, Ольга молчала. Ездовой гнал коней, покрикивал, и его голос разносился далеко окрест. Рядом с княгиней сидел старый лекарь, её учитель, последовавший за ней из Плескова в Киев. Сейчас он подрёмывал, держа на коленях берестяной короб.

Ольге казалось, дороге не будет конца. Но вот появились костры у городских ворот, и ездовой, не сдерживая коней, проскочил под аркой. Княгиня тронула лекаря:

— Неужли умрёт? Ты меня слышишь, Анастас? Он не должен умереть, он не завершил начатое!

— Всё в руце Божьей, княгиня.

— Ты сделаешь всё, Анастас, чтоб великий князь не умер. Ты постараешься ради меня, Анастас!

Лекарь промолчал. У княжьих хором ездовой осадил коней. Подскочили холопы, помогли княгине выбраться. Оттолкнув всех, Ольга вбежала в опочивальню. Ярко горели свечи, толпились у дверей бояре. Рядом с Игорем стоял Ратибор. Княгиня опустилась на колени у ложа больного, положила ладонь ему на лоб. Потом повернулась к Игорю: