И быть роду Рюриковичей
Шрифт:
— Вели, князь, поторопить со скобами.
— Почто не смолят?
— Седни конопатить закончат.
Олег работой мастеровых был доволен: таких подгонять нет нужды, дело своё знают.
— Не обижают ли стряпухи?
— Сыты, князь.
Покинул Олег мастеровых, пошёл берегом, где темнели чёрными боками ладьи, готовые к спуску на воду. Их много, до сотни, а вросших в лёд за поворотом реки ещё больше. Князь думает, что, когда он пойдёт на ромеев огромной силой, его быстроходные ладьи наведут страх на флот империи и тяжёлые византийские дромоны не устоят против подвижных славянских чаек. Русы ворвутся в византийскую
Ещё раз окинув взглядом присыпанные снегом ладьи, Олег направился на Гору. Шёл другой дорогой, вдоль стены Киева. Бревенчатые городни близко к берегу подступали. А у самой воды башня сторожевая стрельчатая, и на ней день и ночь гридни караулили.
На перепутье, где тропинка расходилась и одна вела в княжьи хоромы, а другая на капище, Олег встретился со старым волхвом. Поклонился, спросил насмешливо:
— Почто рано всколготился, аль Перун покоя не даёт? Эвон, старик, тебя и холод не пробирает, одежонка на тебе лёгкая.
— Не глумись, великий князь, волхвы того не любят. Ты вон решаешь, не рано ли я иду? Знай, не было бы поздно служить Перуну. Когда небо призвало тебя к себе, не мы ль ублажили Перуна и он смилостивился? Сам зришь.
— Аль я глумлюсь? В чём? Коли ты завёл речь о милости идола ко мне, то Перун получил жертвенного быка. Ежели мало, дам ещё.
Из-под седых кустистых бровей глянули на князя злые маленькие глазки:
— Во гневе Перун: гречанка оскверняет княжьи хоромы. Почему не прогонишь её?
Олег нахмурился:
— О прежнем речь заводишь, кудесник. Я тебе сказывал: гречанка — рабыня княгини, она её служанка. Иль, может, ты сызнова станешь требовать крови человеческой, говорить, Перун-де возалкал жертвы людской? Так я тебе на то уже ответил, к чему повторять!
— Но жизнь великого князя того стоит!
— Не возрождай забытого, волхв, не будет сыт Перун кровью безвинного. Даже Вотан, сопровождающий воинов в бою, давно не принимает такой жертвы.
Не проронив больше ни слова, угрюмый кудесник обошёл князя, направился на капище. Он был во гневе: князь перечит ему! Старый волхв видел то, чего не понимал Олег: вера греческая угрожает язычеству славян. Бог ромеев возносится выше, чем бог Перун, но он, кудесник, встанет на пути веры греческой и одарит Перуна такой жертвой, какую русы приносили ему много десятилетий назад. Пусть Перун судит великого князя, и его кара когда-нибудь настигнет Олега.
Возвращался глубокой ночью. Бежал из Предславина постыдно. С поля брани не бегал, а здесь скрылся.
Забирал мороз, и яркие звёзды перемигивались, посмеивались над ним, великим князем. Скакали позади саней гридни, и невдомёк им было, с чего бы князю в такую пору покидать Предславино, из тепла да в холодину.
Сани открытые, но шуба у Олега нараспашку, и ему жарко. Подставив лицо ветру, он жадно глотал его. В голове одна мысль, она неотвязчива, зовёт: «Вернись, князь, больше такое не повторится! Скажи ей, что ею живёшь...»
Но Олег боится поддаться искушению. Ох как оно велико!
«О Вотан, — молится Олег варяжскому богу, — зачем испытываешь меня так сурово?»
Уходя, Ольга, запахнув соболью
душегрейку, сказала:— Игорь в полюдье, приди ко мне.
И ушла, гордая, величественная. Сказала как равная, и даже больше. Так могла говорить только женщина мудрая, много повидавшая. Но Ольга юная, и она пожелала разделить с ним любовь, а он оттолкнул её, испугался, убегает от женщины, которая ему дороже всего, и насмешливый голос шепчет Олегу: «От своего счастья бежишь, князь, пожалеешь...»
Но Олег и слышать не хочет голоса соблазна, он уверен: поддайся искушению раз, и за первой ночью последуют вторая и третья... Чем кончится всё? Недобрая молва потянется за ним по всей Киевской Руси.
Завтра Олег явится в Предславино и повинится перед Ольгой, скажет, что его сердце принадлежит ей, прекрасной княгине, и никому иному, но как смеет он переступить порог запрета? Между ними стоит память Рюрика...
И она простит его. Она умна, и сегодня ею овладел порыв чувственный, а завтра возобладает голос разума. Он, великий князь, обязан видеть в Ольге жену князя Игоря.
Неожиданно разыгравшаяся вьюга замела дороги. Она началась с ночи. Зима злилась на исходе и, одолев тёплые февральские дни, высыпала последнее. Снегом облепило всадников, швыряло в оконце кибитки, снег ложился по земле гривами. Воевода Никифор ворчал, поругивая Гостомысла, задержавшего посольство. Уже бы в Киеве были, а нынче к Каневу едва добирались. Хоть бы сельцо какое по пути, а то кони притомились, да и людям не грех передохнуть, отогреться и горячего похлебать: поди, неделю не пробовали...
На тиверцев и уличей воевода зла не держал, да и за что? Не захотели смириться, признать Олега великим князем — так на то их воля. И его, Никифора, перехитрили. Значит, удачливей оказались. Но, видит Перун, настанет такое время, и он, воевода, примучит и тиверцев и уличей, заставит платить дань Киеву. Эвон как поступили с древлянами.
И ещё Никифор думал, что коли Олег добьётся объединения Руси, то в этом будет её спасение от хазар и печенегов.
Замысел Олега идти на ромеев воевода одобрял: пора показать империи, что Русь с ней вровень встала.
К оконцу кибитки подъехал Ивашка, склонился, кожаную шторку приподнял:
— Деревня, воевода, избы рядом.
— Вели сворачивать.
Однажды во сне Олег увидел мать, Грету. Как наяву увидел: всё такая же крупная, волосы седые по плечам рассыпались. Почудилось Олегу, будто стоит он на краю обрыва, а внизу море. Его родное Варяжское море со скалистыми берегами, обдуваемыми ветром, поросшими лесом, со свинцовыми водами и глубокими фиордами.
Неожиданно земля под ногами Олега задвигалась, и он почувствовал, что сейчас сорвётся, но рука матери удержала его. Потом погладила его как маленького, спросила:
— Что же ты, сын, так давно не навещаешь меня? Я ведь уже и лица твоего не припомню.
Олег хотел ответить, но не нашёл оправданий. Но вот мать растворилась, как в тумане, и Олег пробудился. Он удивился: даже не думал о ней, а надо же...
Глухая ночь. Блёклый свет луны едва пробивался в опочивальню. Сон не покидал голову. Мать! Сколько времени не вспоминал о ней и о домике на вершине скалы... Неужли никогда не доведётся побывать там, послушать, как гудят дрова в печи, съесть кусок запечённой рыбы или мяса, в котором ещё сохранилась кровь?..