И быть роду Рюриковичей

— Пусть все выйдут, великий князь не покойник.

Бояре покинули опочивальню, с ними Игорь, а Ольга подозвала лекаря:

— Лечи, Анастас!

И голос у неё был уже не просящий — приказывающий.

Лекарь взял руку князя, нащупал пульс, зашептал, отсчитывая удары. Потом промолвил:

— Вели, княгиня, миску подать, у князя кровь густеет.

Достал из ящичка острый нож, подержал лезвие над огнём свечи и ловко сделал надрез на запястье. Чёрная вязкая кровь закапала в чашу. Вот она побежала тонкой струйкой и, по мере того как заполняла посуду, становилась жиже и алей. Наконец Анастас перехватил кисть жгутом, остановил кровь. Лицо князя оставалось по-прежнему безжизненным. Лекарь повернулся к Ольге:

— Теперь, княгиня, твоя забота. Смачивай рушник и отирай лик князя, а я вон там в уголочке подремлю.

Ольга присела на край лавки, вытерла лоб великому князю. Вошёл Игорь.

— Волхвы говорят, это наказание, что не исполнили требование Перуна.

Ольга ответила зло:

— Не видать им Анны, и ты, князь, забудь о том. — И склонилась над Олегом.

— После Олега мне быть великим князем, и мне не нужна брань с волхвами.

Ольга подняла глаза, и Игорь уловил в них неприязнь.

— Великий князь будет жить — я этого хочу.

С утра на капище жгли жертвенный огонь и забили чёрного быка. Он взревел, рухнул на колени. Его кровью смочили ноги Перуну. Волхвы выкрикивали заклинания и просили деревянного идола обратить взор на великого князя.

Ведун бормотал, воздев руки:

— Ты всё видишь, Перун, и всё по воле твоей, милость и гнев твои по справедливости. Суди князя Олега своим судом.

Хмурил волхв мохнатые брови, ветер забирался в его кудлатую бороду, и взгляд кудесника был страшен.

Будто услышал Перун волхва, сыпанул снегом и захохотал в ближнем лесу. Волхвы бросали в огонь куски сырого мяса, продолжая поливать кровью ступни Перуна: ублажали языческого бога. Ужели просишь мяса человеческого аль мало тебе мяса бычьего?

Киев в тревоге и выжидании.

А на Горе среди бояр только и разговоров, что о болезни великого князя. Видать, конец Олегу настал, коли волхвы и те бессильны ему помочь.

Неделю не отступала смерть от великого князя, душа со смертью боролась, и всю неделю княгиня не отходила от Олега. Поила его парным молоком, куриным отваром и настоями разных трав, приготовленными лекарем.

Очнулся Олег, и первой, кого увидел, была Ольга. Он улыбнулся ей:

— Твоими заботами живу, Ольгица. Одна ты мне утеха и радость.

По щекам княгини потекли слёзы. Великий князь взял её руку, поднёс к губам:

— Кланяюсь тебе, княгинюшка, низко кланяюсь.

Вошли Игорь с Ратибором. Воевода разбросал руки:

— Эка попугал нас, великий князь, чего удумал!

Олег усмехнулся:

— Чать, тризну по мне намерились справить? Ан выжил. Мне ещё ромеев победить надобно. — Посмотрел на Ольгу: — Разве вот она одна не хоронила, её верой болезнь одолел, её надеждами.

Сел, спустив ноги с лавки.

— Зовите бояр, при всех поклонюсь княгине: дни и ночи покоя не ведала, я всё слышал, всё знаю.

За годы ушкуйничанья Ивашка хорошо познал повадки животных. Промышляя дорогих зверьков, он не раз сталкивался в лесах с хищниками, знал их коварство и злобность, но вот чтобы они целой стаей шли за людьми — с таким встречаться не доводилось.

Едва посольство киевского князя отъехало от древлян, как его начала преследовать волчья стая. Близко подходили, караулили. Шарахались кони, ржали пугливо и дрожали, храпели, прядали ушами.

Волки были голодны и потому опасны вдвойне. Они могли напасть на зазевавшегося, несмотря на то что человек был не один.

Когда посольство выбралось из леса и дорога пошла полем, стая потрусила, чуть отстав от людей. Расположатся гридни на отдых, и волки сядут вдали полукругом, выжидают. Стоит вожаку задрать морду вверх и начать заунывную песню, как её подхватывает стая.

Днём гридни брались за луки, но стрелы не долетали. Ночью не спали, отгоняли стаю факелами.

— Прирежут-таки проклятые какую-нибудь конягу, — сокрушался Никифор. — Коварны, ровно печенеги.

Ивашка решился. Встало посольство, сделало привал у края оврага. Ивашка сказал:

— Ну-тко, попытаюсь я их вожака свалить. Коли удастся, враз поотстанут.

Он спустился в овраг.

— Гляди, волки зимой люты и страха не ведают! — вслед ему крикнул один из гридней.

— На вас надежда, выручите!

Крался осторожно. Ветер дул со стороны стаи, и, когда Ивашка выбрался из оврага и встал за кустами, волки были совсем рядом. Наложил Ивашка стрелу, пустил. Вожак сделал скачок, завертелся и, глухо рыча, рухнул. И сразу же на него налетела вся стая, принялась терзать. Ивашка обнажил меч, замер: сейчас волки заметят его и разорвут, как терзают своего вожака. Но тут Ивашка услышал крики гридней: ему на подмогу бежали товарищи.

Зимнее утро в Киеве начиналось со скрипа отворяемых ворот, стука кузнечного молота и голосов баб у уличного колодца. В чуткие морозы всё далеко слышно, даже скрип санного полоза. И когда бабы между собой бранились, выкрикивая подчас такие слова, что даже мужики глаза опускали, караульные на городских стенах переставали перекликаться, хохотали, подзадоривая особо рьяных:

— Ну-тка, Марея, вверни словцо!

— Почто уступаешь, Завериха!

Бабы словно не слышали, продолжали крик, случалось, и драку затевали.

Гридни баб по голосам отличали, особенно ругань Ярмилихи. Когда она включалась в перебранку своим визгливым голосом, гридням было одно удовольствие. В бабе пудов восемь, а злобна, как дикий вепрь.

Иногда кто-нибудь из караульных только головой повертит, узнав голос своей жены, скажет:

— Ну и ну!

Вышел Олег из хором, посмеялся. Славно у баб получается: разят одна другую без пощады, винят во всех смертных грехах, и какие были, и каких не водилось.

Отойдя в сторонку, где земля не была затоптана, князь умылся чистым снегом, вытерся докрасна льняным рушником. Надев поданную отроком рубаху, накинув подбитый мехом плащ и нахлобучив круглую соболиную шапку, Олег зашагал Андреевским спуском к пристани.

У самого берега в проруби молодайка стирала бельё, отбивая его деревянным вальком. У молодайки руки от ледяной воды красные, ровно раки варёные. На князя она даже бровью не повела.

На пристани безлюдно. В зимние дни здесь нет дел, и только под навесами стучали топоры и вжикали пилы. Там строили ладьи. Олег направился к мастеровым. Увидев князя, они не прекратили работу, и только старый артельщик, вогнав топор в бревно, подошёл к нему. Олег присел на груду досок, спросил:

— В чём нужда?