И тогда мы скоро полетим на Марс, если только нам это будет нужно

По моему заявлению в городскую прокуратуру меня вызвали в районную. Прокурор или следователь этой прокуратуры, принявший меня, объяснил, что по моему заявлению в городскую прокуратуру произведена проверка, факты, изложенные в нём, частично подтвердились, но делать прокуратура ничего не будет. При мне принимающий меня вдруг решил позвонить директрисе UCI Якубовской и попугать её. Но она его отфутболила, то есть результатом их телефонного разговора был ноль. А насчёт эпизодов в моём заявлении о рабовладельце Зайцеве и о мошенниках, у которых я снял комнату и которыми я был выгнан на улицу, мне в прокуратуре Центрального района Петербурга сказано, что материал передан в отделы милиции по месту, где эти события, рабовладение и мошенничество, произошли. Несколько позже на адрес тёти Надины (именно его я указывал в заявлении в городскую прокуратуру) придёт бумага, в которой написано, что факты, изложенные в этом моём заявлении, с участием Зайцева частично подтвердились, в его действиях есть состав преступлений по таким-то статьям Уголовного кодекса, но для привлечения по ним Зайцева необходимо ещё моё заявление в конкретный отдел милиции на Гражданке. Как-то так было написано в бумаге-отписке. Но разве этого я добивался? Против Зайцева я отдельно писать не буду, потому что мне теперь и далее будет некогда.

Числа двадцатого сентября снова случился поджог. Опять огонь потушили жильцы "общежития". Совпадение - опять горит лестница - говорило в пользу поджога. На этот раз подожгли другую лестницу из трёх в том же месте - под ней.

А ещё через несколько дней я, придя с ремонтной работы на Тимура, опять обнаружил взломанной дверь в свою комнату. На этот раз вынесли всё, что только можно было вынести, даже сандалии . коллекция игральных карт была в числе похищенного. Не тронутыми остались только 2 коробки с книгами по немецкому языку да с "Армией Наполеона". Главный азербайджанец, которого, наверное, можно назвать смотрящим, опять сказал мне, что его люди этого, то есть кражи со взломом, сделать не могли. Но кто-то из жильцов втихаря сказал мне, что видел альбом со вложенными в него картами в комнате у главного (смотрящего). Теперь доверие у меня к азербайджанцам, заселяющим "общежитие", исчезло. Я понял, что в следующий раз они вынесут и ненужные им книги. И я взял и понёс в руках две коробки, тяжёлые, пешком на Набережную на сохранение. Я пришёл на Набережную днём, когда там никого не было. Что делать? Ждать - не ждать?, когда кто-нибудь придёт. Я решил не ждать. И тогда я отнёс эти коробки, от которых у меня, наверное, уже вытянулись руки, в круглосуточно работающий магазинчик, где были камеры хранения. Я договорился с магазинным охранником и оставил коробки в ячейке. Причём договорился за так, сказав, что я в беде. Лишь на следующий день я оставил на Набережной эти свои книги и радовался, что хоть их мне удалось сохранить. Но пригодятся ли они мне или годами будут лежать нетронутыми на квартире тёти Надины?

– читай дальше.

26 сентября 2005 года я спал ночью в "своей" комнате "общежития". И проснулся глубокой ночью от шума, раздающегося с лестницы. Треск был не громкий, но чёткий и повторяющийся, как будто что-то горело. Неужто горит эта лестница?
– подумал я, чуткий к ночному шуму. Я встал с лежанки и подошёл к входной двери в комнату, уже поняв, что это действительно пожар. Были слышны чьи-то голоса. Я, не открывая дверь, заглянул в щель между ней и дверным косяком. Я увидел стену огня. Я понял, медлить мне уже нельзя, накинул пару курток (слава Богу, что хоть спал одетым, потому что было холодно), и прыгнул со второго этажа. Слава Богу, приземлился удачно. Третий поджог в течение месяца оказался успешным. Выгорело всё "общежитие", это пристанище для азербайджанцев, которые здесь, видно, кому-то сильно надоели. Я не знал, куда пойти, мне некуда было спешить, поэтому я наблюдал за пожаром почти до конца, а горело "общежитие" очень сильно и долго. Долго не могли потушить. Среди зевак была и молодая семейная пара, Андрей и Таня, живущие в соседнем доме такого же типа как и это "общежитие". Они пригласили меня к себе домой:

– Пойдём к нам! Ты же гопник! И мы тоже гопники! Ну как нам своему не помочь?!

Из-за чего гопницкая семейная пара сочла меня своим, мне не ясно. Может, факт моего обитания в сгоревшем "общежитии", моя небритость да моя одежда явились достаточным основанием для причисления меня к гопникам? Или то, что я - единственный русский, кто жил в этом "общежитии". Гоприки накормили меня от души, поплакались на свою жизнь и отвели меня в пустующую комнату в их доме, где бы я мог поспать. Я спал прямо на полу, подстелив под себя картон и какой-то коврик, имевшиеся в этой комнате.

Бомж original

Часть первая

Чем я занимался на следующий день после пожара, я не помню. Значит, ничем. Мне запомнилась моя первая ночь, проведённая мной на улице под открытым небом. Это было на Крестовском острове. Там росли каштаны. Много каштанов. И ведь в это время как раз была пора их созревания. Я подобрал какую-то палку и принялся кидать её в крону каштанового дерева, сшибая каштаны. Я радовался тому обстоятельству, что это занятие меня увлекло до такой степени, что я в прохладной ночи не мёрз и не думал о том, что меня ждёт в будущем. В ближайшем и далёком. Упавшие с дерева каштаны я собирал в мешок. Зачем они мне, я не думал, главное, что я не замёрз и "убил" эту свою первую ночь на улице. Утром поехал на Гражданку в квартиру, где Тимур делал ремонт, и присоединился к его работе. А он всё продолжал "кормить меня завтраками", то есть оставлял мне надежду получить от него "хоть какие-нибудь" деньги, б'oльшие, чем 20-50 рублей, которых мне едва хватало на "Беломор" и на что-нибудь одно съедобное типа булки с кефиром. К квартире, где на этот раз Тимур делал ремонт, меня тянуло, потому что жильцы из квартиры не съезжали и подкармливали меня, видя, что Тимур потчует меня недостаточно. Раньше времени я не отчаивался, ещё надеясь на суд. Только составить исковое заявление мне было совершенно никак. Не то, чтобы некогда, хотя и это тоже, но мне было не собраться с мыслями, ведь мне нужно не одностраничное заявление, а большое, с указанием всех отрицательных последствий: как невыдачи вовремя государством мне загранпаспорта, так и из рук вон плохой работы фирмы UCI, возглавляемой Якубовской, - для возмещения мне не только материального вреда, но и морального. С учётом моего пребывания в рабстве, ночёвок на улице. Но как я докажу, что я бомжую? Только свидетельскими показаниями. И я начал собирать данные - ФИО и домашний адрес - у людей, которые видели меня посреди ночи на улице, ведь мне нужно будет доказать в суде, что я не в одну ночь был на улице, а еженочно провожу время под открытым небом. И после ремонта до следующего утра я время проводил либо бродя по городу, либо катаясь на метро. На метро я катался на выданную Тимуром мелочь. Проезд тогда стоил 10 рублей. Катался и вечером, до закрытия метро, и утром, как только оно открывалось. Катаясь, я выяснил, что на каждой линии метро своя температура, чего раньше не замечал. На Правобережной линии на конечных станциях поезд не выезжал на поверхность земли, то есть доехав до конца мне не нужно было заново платить за проезд, достаточно было перейти на другую сторону платформы, но эта линия была самой холодной (в вагонах, можно сказать, было прохладно) и короткой. На всех остальных линиях одна из конечных станций была на поверхности земли, и если проспишь и доедешь до неё, то, чтобы уехать обратно в город, придётся за проезд снова платить червонец. На самой тёплой и длинной линии, красной, такой станцией была "Девяткино", поэтому мне необходимо было не проспать предпоследнюю станцию, то есть "Гражданский проспект". Но ведь мне так хотелось спать! И я иногда уезжал в "Девяткино". А спал я в это время, сезон каштанов, на улице: перед одной парадной на Гражданке была скамейка, "утопленная" несколько в нише дома. Однажды утром я проснулся, а рядом, в моём изголовье, лежал полиэтиленовый мешочек с яблоком и печеньем. А одет я был как капуста: несколько курток одна поверх другой. У меня был зонтик. Но когда шёл ночью дождь, я подыскал один открытый подвал в "хрущёвке" со сломанным кодовым замком на входной двери. Зажигалкой освещая себе путь, я проник в подвал довольно далеко и обнаружил наваленные ватники, куртки и тряпки-лежанку бомжей. Я не стал сразу ложиться на неё, а предварительно разложил поверх тряпья газеты, бесплатные такие газеты, которых было много у меня на всякий такой случай, как этот. В подвале было сыро, и я понял, что здесь мне не место: здесь туберкулёз мне точно обеспечен. Я не знаю, во сне ли или так мерещились мне крысы, которые пищали. Жуть: темно, сыро и крысы, реальные или привидевшиеся, да к тому же голодно - где же тут крепко заснуть: будут мерещиться крысы!

В начале октября, когда я ещё работал на Тимура, а он почитал за великую милость со своей стороны, что подкармливает меня (именно подкармливает, но не кормит), ночуя на улице, я на одной из набережных Невы прямо на тротуаре нашёл мягкую игрушку: зелёного мехового крокодила длиной порядка 60 сантиметров длиной от кончика носа до кончика хвоста. Так я этого крокодила стал использовать в качестве подушки. И на улице спал, подкладывая его под голову, и в вагоне метро. Однажды после холодной ночи я поспешил в только что открывшееся метро. На станцию "Гражданский проспект". Прокатившись на первом поезде метро до конечной станции "Проспект Ветеранов" по красной линии, я перешёл на другую сторону платформы и сел в вагон метро, идущий в противоположном направлении, то есть до "Девяткина". Я знал, что мне нельзя проспать предпоследнюю станцию "Гражданский проспект" - только бы не проспать, только бы не проспать!
– но я проспал и приехал в Девяткино, где одноимённая станция находится на поверхности земли. А снова уехать обратно оттуда у меня больше не было денег. Не было каких-то десяти рублей! Я обращаюсь к служащей метрополитена, что дежурит у пропускающих в метро турникетов. Я ей говорю, что я проспал свою остановку, а денег ещё раз платить за метро у меня нет, и прошу пропустить меня в метро за так, то есть бесплатно. А она мне:

– Все вы тут просыпаете! И что, я всех буду так пропускать? Вон, садись на электричку и едь в город бесплатно.

Надо пояснить, что в Девяткино в одном месте находились как станция наземных электричек, так и станция метро. Обе рядом. Есть выход из метро на железнодорожную платформу. Подходит электричка. Я сажусь и еду в сторону центра города одну или две остановки. Выхожу там, где рядом с железнодорожной платформой ходят трамваи. Выхожу и иду к трамваю на остановке. Стоит какой-то. Мне всё равно, какой номер у этого трамвая: все трамваи идут в сторону центра города. У стоящего с открытыми дверями трамвая 2 вагона. Сквозь вагонные стёкла видна фигура кондуктора в первом вагоне (я понял, что это именно кондуктор, по его оранжевому жилету и сумке на груди). Редкие люди садятся в первый вагон. Я же сажусь в пустой второй. Почти пустой. Всего один пассажир сидит прислонившись головой к оконному стеклу. Возможно, что здесь у трамваев кольцо. Я захожу и почти сразу за мной двери закрываются. Я особо не задумываясь сел на место наискосок и несколько позади от одинокого пассажира, то есть он сидит на правой стороне вагона, там, где двери, и места установлены по два, я же с левой стороны и сзади. Я кидаю взгляд в проход межу сиденьями и вижу чёрный полиэтиленовый мешок с ручками. Он, почти пустой, колышется от движения трамвая. Он искушает меня вопросом, что в нём находится, взять его и посмотреть вовнутрь него. То, что это, возможно, мешок прикорнувшего у окна пассажира, просто свалившийся со свободного сидения рядом с ним в проход, мне не приходит на ум. А вдруг там есть что-нибудь поесть?

– думаю я. И эта мысль о еде побуждает меня встать со своего места и взять в руки этот мешок. Я заглядываю в мешок. И обнаруживаю в нём мобильный телефон и ещё что-то. Ну, - думаю, - значит, это мне Бог посылает мобильник для уменьшения у меня чувства моей оторванности от окружающего меня мира. Только теперь я начинаю понимать, что чёрный мешок принадлежит прикорнувшему мужчине у противоположного окна. Принадлежал, - думаю я.
– Надо немедленно выходить на следующей остановке, а то этот трамвайный соня если проснётся, то отберёт у меня этот поистине Божественный подарок судьбы. И тут как раз двери трамвая открываются, и я пулей выскакиваю из вагона. Всё. Телефон мой. И я не испытываю угрызений совести за то, что я его вроде бы как украл. Нет!
– это не кража! Ведь в момент, когда я потянулся и брал чёрный мешок с трамвайного пола, я не идентифицировал этот мешок как принадлежность трамвайного сони, и, следовательно, не осознавал противоправности своего движения к мешку и его взятия в мои руки. А когда этот мешок уже оказался у меня в руках, я настолько переполнился мыслями о божественности подарка, что я без злого умысла оказался держателем этого средства связи с миром, и что бывший хозяин телефона, этот соня, не сильно то и дорожил им, коли держал его не в кармане или пристёгнутым, стало быть, для него это будет не велика потеря, для меня же, маргинала, выпавшего из общества, этот телефон - это, повторяю, божественный подарок судьбы, чтобы я, выпав, не сильно от этого общества удалялся: держал с ним связь, так сказать, что, возможно, поможет мне восстановить свой социальный статус.

Выйдя из трамвая и зайдя во двор ближайшего дома, я сел на скамейку и принялся знакомиться с остальным содержимым подобранного мной чёрного мешка. В нём оказался свёрток с бутербродами с колбасой, чистые носки, пачка хороших американских сигарет (если про сигареты можно сказать хорошие) и флешка (память с интерфейсом USB 2.0) на шнурке. Кстати, именно на неё я буду скидывать Книгу, которую Вы сейчас читаете, по мере её печатания на компьютере, который вечно глючит. Так что можно сказать, что всё найденное мной в чёрном мешке, мне пригодилось. Флешка потом, а всё остальное было актуальным прямо тогда, в период бомжевания. Телефон оказался "Нокией" модели 7210 с цветным экраном. Устаревшая ли эта модель или нет, я не разбирался, главное, что по нему можно звонить и принимать звонки. И я подумал, что мне некому-то особо и звонить и не от кого ждать звонка. Придя в квартиру, где мы с Тимуром делали ремонт, я показал ему свою находку, и он тут же предложил мне поменяться с ним мобильниками. Я отказался, поняв, что мой телефон не такой уж и плохой. А зарядить свой телефон я смог с помощью зарядного устройства, принадлежащего хозяевам ремонтируемой квартиры. Я понял, что мне теперь нужна своя зарядка. Деньги на свой номер телефона мне также были нужны. И мне их дал Роман Герасимов, о котором я писал, что он работает при Комитете экономического развития, промышленной политики и торговли Санкт-Петербурга. Когда я пришёл в этот Комитет, расположенный на Вознесенском проспекте, я больше всего боялся, что меня выгонят из зала при входе, где на столике стоял городской телефон для вызова работников Комитета, ведь я был с большой сумкой-баулом, какие обычно у челноков с товаром (эту сумку, грязную, я подобрал в подвале, где ночевал во время дождя на Гражданке). По делам в Комитет с таким баулом - это же нелепость! Но мне удалось вызвать Романа Герасимова из его кабинета. Он мне дал несколько сот рублей на телефон.

Однажды после работы с Тимуром я катался в метро лишь бы убить вечернее время на мелкие деньги, данные мне им сегодня на сегодня. Ночевать я планировал на улице на Гражданке недалеко от квартиры, где мы с Тимуром производили ремонт. Кстати скажу, что именно в ремонтируемой квартире я набирал в пластиковую бутылку кипячёную воду, которую пил в свободное от квартирного ремонта время. То есть питьевая вода у меня была всегда. То есть питьевая вода у меня была всегда. Именно кипячёная вода и подачки Тимура удерживали меня при нём... Но проезжая в метро мне вдруг захотелось на улицу. Нет, не в туалет, а просто подышать, потому что просто надоело находиться под землёй. Станцией, случайно оказавшейся в этот момент следующей, была "Выборгская". Что я буду делать на земле на "Выборгской", я не представлял. Может, попью пива, - подумал я, очень давно не пивший пива, а на пиво у меня сегодня случайно было,-что же ещё делать на "Выборгской"? выхожу я на ней на платформу. А до эскалатора на этой станции с платформы ещё надо пройти по каменной лестнице. Лестница эта короткая, но широкая, в ширину платформы. И собираясь взойти по ней к эскалатору, я заметил на ней немолодую женщину, с трудом спускающуюся хромая и держась за перила. Она была в тапках вместо уличной обуви. Я решил ей помочь спуститься по лестнице, ибо я понял, что она очень нуждается в посторонней помощи. Я поддержал её при спуске, и в тот момент, пока мы спускались, мне подумалось, что раз женщина так хромает, то ей понадобится помощь и по дороге домой от метро, куда она сейчас приедет. Может быть, - предполагал я, - мне удастся навязаться к ней на чай или даже на ужин, а это лучше, чем пиво на улице, а может быть, переночевать на её лестнице, куда я попаду вместе с ней минуя домофонную преграду, а может быть, и это желательнее всего, она разрешит заночевать у неё, накормив. Об этом всём мне удалось подумать, пока мы медленно спускались по лестнице к поездам метро. Я сказал женщине, что помогу ей добраться до дома. Она была в таком затруднительном положении, что от такой любезности с моей стороны не могла отказаться. Поэтому мы быстро завязали знакомство. Лидия, так она просила её называть, оказалось, что работает санитаркой или медсестрой то ли в поликлинике, то ли в больнице, едет с работы, где и подвернула ногу, домой. С работы до метро её подвезли, а дальше - её проблема. Мне показалось это чудовищно несправедливым. Ехать в метро Лидии надо было до "Комендантского проспекта", так что мне хватило времени рассказать ей о ситуации, в которой я оказался, о своей беде. Поняв меня, она, сидя в вагоне метро, сложила руки как в молитве, повернувшись ко мне вполоборота, и обратилась ко мне с горящими восторженными глазами:

– Алёшенька! Держись! Не ломайся! Ты нужен России! Такой, какой есть! Терпи! Твои страдания воздадутся тебе!

Мне сначала было не по себе от такой реакции Лидии на мой рассказ. Да за кого она меня принимает? За блаженного? Только в истинном смысле, а не так, как меня назвала блаженным мать. В'oна, и руки сложила, как будто увидела во мне святого! Но, нет, я не хочу быть святым!
– думал я.
– Я хочу нормальной человеческой жизни! Но вслух я не стал никак комментировать восклицание Лидии и её жест. После выхода из метро я помог Лидии доковылять до её дома, и она предложила мне остаться заночевать у неё, что я сделал с превеликим удовольствием. Случайно так совпало, что именно этой ночью дома не будет ночевать её дочь, вот и кровать дочерняя для меня нашлась свободная! С подачи Лидии я задумался над вопросом, так за что или же для чего мне выпадают такие испытания; я остановился на постановке для чего: мне в будущем пригодится мой опыт жизни вот в таком экстриме.

Другой случай. На скамейке, расположенной на платформе станции метро "Гражданский проспект", сидит немолодой уже мужчина, видно, что подвыпивший, только не навеселе, а как раз наоборот, рыдает громко-громко на всю станцию, ни чуть не стесняясь ни своих слёз, ни звуков, производимым им. Что-то нехорошее случилось с ним, - подумал я.
– Надо ободрить его, утешить. Я подсаживаюсь к нему и прошу рассказать, что у него случилось? Он, всхлипывая, посвящает меня в своё горе, которое я здесь пересказывать не хочу, лишь замечу, что там было от чего выпить с горя и рыдать. После его рассказа я прошу его выслушать мою историю. Он, никуда не спешащий, прислушивается и по мере посвящения в неё всё реже всхлипывает. К концу моего грустного повествования о себе мужчина совсем перестаёт плакать, минуту молчит, видно, окончательно раскладывая по полочкам в мозгу только что услышанную информацию обо мне и прикидывая способы выхода из сложившейся у меня ситуации, и говорит мне: