И тогда мы скоро полетим на Марс, если только нам это будет нужно

– Котят ведь не дарят. Дай хоть сколько-нибудь!

У желавшего было со мной сфотографироваться лицо нахмурилось, и он отвечает мне:

– Ещё чего!

Значит, проверку он не прошёл. А ведь дай он мне чисто символический рубль, или даже 10 копеек, то я бы ему не отказал со мной сняться, а так:

– Тогда: нет!
– отказал я ему, а он мне:

– Да пошёл ты!

Этот его посыл меня лишь подтвердил правильность принятого мной решения не фотографироваться с этим быдлом (только быдло в подобной ситуации способно так ответить на мой вежливый отказ).

После Аничкова моста я свернул направо на Караванную улицу и пошёл к себе на лестничную площадку на Набережной параллельно Невскому по Итальянской улице. Я решил, что меня такого разодетого-экипированного, ангела во плоти, непременно должна увидеть Она, то есть Елена Петровна. Но Она не хочет меня видеть. Значит, надо найти повод, чтобы заинтересовать её со мной пообщаться. Хоть минуточку. Итак, надо найти повод, по которому я к ней пришёл, и я придумал: снести ей найденные мной женские туфли, найденные мной в Александровском саду. Хорошие ведь туфли, и размер вроде бы Её. Как я добьюсь того, чтобы увидеть Её с целью передать туфли, я не знал, а только предполагал. Ведь если я позвоню в домофон на двери Её парадной, то Она не откроет. Значит, мне придётся проникнуть в парадную с кем-либо входящим или выходящим из неё, а там, на лестнице, дожидаться, когда Она откроет входную дверь своей коммунальной квартиры, чтобы покурить, выпуская дым на лестницу. Надо только, прежде чем идти к Ней, удостовериться, что Она дома. И я набираю на своей "Нокии" номер её домашнего телефона. Она подходит к нему, то есть берёт трубку, и говорит "Алё". Я же, ничего не отвечая, отключаю связь. Всё, я знаю, что Она дома, значит, я иду к ней с туфлями. А идти мне к Ней надо на Малый проспект Петроградской стороны. С Набережной - значит, по Дворцовому мосту на стрелку Васильевского острова и далее по Биржевому мосту на Петроградскую. Туфли я несу в руке в обычном чёрном полиэтиленовом мешке.

Вот я и на стрелке Васильевского острова. А там народ не пускают пройти по верху стрелки. Стоит мЕлиция в оцеплении, за которым идёт подготовка к какому-то праздничному концерту. Но узкой струйкой народ просачивается нижним путём, то есть через спуск к раздваивающейся в этом месте на рукава Неве. Через спуск с двумя гранитными шарами, место, так любимое невестами с женихами. Менты пропускают не всех, а только самых настойчивых в своём желании здесь пройти. Я тоже соврал, что я живу на Петроградке и возвращаюсь туда с карнавала. Меня пропустили, а кого-то нет-здесь мне помог мой карнавальный костюм. И вот, когда я оказался на самом "острие" стрелки, то есть на равном расстоянии между шарами, ко мне подходит очень красивая и очень молодая девушка-блондинка с фотоаппаратом спрашивает меня:

– Можно с Вами сфотографироваться? Я , Вы и моя подруга.

Я уже успел оценить девушкину красоту, ещё не успев пройти мимо неё, а тут: на тебе, она ко мне обращается с просьбой! А мой ответ ей уже был готов заранее, я решил повторить с ней тест, что я задал человеку на Аничковом мосту:

– Котят ведь не дарят! Дай хоть сколько-нибудь!

Девушка, не задумываясь, потянулась за деньгами, достала бумажную десятку и спросила меня:

– Этого хватит?

– Вполне достаточно, - ответил я.

Следует признаться, что на тот момент у меня не было практически нисколько денег, даже металлической мелочи, поэтому десяти рублям я очень обрадовался. И встал между девушками, чтобы нас троих сфотографировали. А над нами в воздухе на верёвках - воздушные надувные красные сердца, заправленные лёгким газом. А одета была эта обратившаяся ко мне девушка в белую короткую курточку, коротенькую же юбчонку, то есть блондинка в белом была сущий ангел. То есть я ангел, и она тоже ангел, только совсем другой, мирный. Мы сфотографировались, и я предложил девушкам погулять вместе, они ведь просто гуляли. Они согласились. Мы назвали друг другу наши имена. Девушку в белом зовут Вероника. А другую - я не помню как. Поскольку траты мной на девушек исключались ввиду отсутствия у меня денег да по причине наличия у меня, правда, призрачного, Елены Петровны - она была в моём сердце - я предложил девушкам, в основном девушке-ангелу Веронике (для меня было ясно, что эта юная красавица была инициатором их с подружкой вылазки на праздничное гуляние в день Города, вторая девушка была некрасива и не вызывала во мне никаких положительных эмоций; и эта вторая была, по-моему, взята Вероникой по причине её боязни идти гулять одной на столь массовое мероприятие как празднование дня Города, - я предложил девушкам после взаимного представления друг другу и сообщения, что я - ангел, пройти со мной туда, куда я шёл до встречи с ними, и спросил:

– Хотите, я заодно покажу вам, что такое настоящая любовь?

– Да, очень!

И мы пошли. На ходу я рассказал девушкам, что я писатель (не бомжом же мне представляться или бродягой!), пишущий Книгу, в которой я, действующее лицо, проливаю кровь, и далее:

– Эта кровь стекает в Неву, её несёт по волнам до спуска со сфинксами у Академии художеств. А там почти у самой воды, на уровне нижних ступеней, бронзовые грифоны. И вот, невские волны плещутся о лапы этих фантастических животных. И кровь с поверхности волн попадает на эти лапы. И происходит чудо: лапы, на которые попадает кровь, оживляются, то есть сами бронзовые грифоны оживают, потому что кровь оказывается живительной, магической жидкостью, и грифоны больше не могут стоять на месте. Но и улететь они не могут, потому что на спуске к Неве у Академии художеств не целые грифоны, а только передние их части: львиные передние лапы, орлиная голова и чья-то из них грудь. И они отскакивают-отпрыгивают по ступеням наверх на Университетскую набережную. И начинают клевать попавшихся им под клюв людей, скача на передних своих лапах. Стекающей в Неву крови на поверхности её волн всё больше. Вода под кровью начинает бушевать, и всплески волн становятся всё сильнее. И вот кровь с плещущихся о них волн попадает на лапы металлических львов, установленных на Адмиралтейской набережной у Дворцового моста. Со львами происходит то же самое, что и с грифонами. Они оживают и спрыгивают на Набережную со своих постаментов. И тоже начинают грызть насмерть попадающих им навстречу людей, кровь которых, уже нельзя сказать, что стекает в Неву, ибо Нева вышла из берегов, причём верхним слоем, разлившимся по Городу, является кровь. Кровь людей. И на месте Петербурга образуется море крови. Естественно, что скоро таким же образом оживает и Медный всадник, и змея под ним. Они также начинают убивать людей: змея душить кольцами и кусать ядовитыми зубами, конь Петра Первого всех топтать копытами, а сам Пётр Первый рубить всех мечом.

Далее я пересказываю историю про подмоченные кровью и обрушившиеся статуи в Летнем саду. То есть, - обобщаю я, - камень под воздействием крови, равно как и кирпич, и штукатурка, рушатся а все металлические животные оживают и звереют. Поэтому и модный всадник сравнительно быстро оказался в крови: камень под ним растаял в ней. И египетские сфинксы у Академии художеств исчезнут. И все здания в Петербурге стали снизу подтаивать в крови, и все эти колесницы с шестёрками и четвёрками лошадей с ворот и арки опустились на кровь и принялись всех давить. И тех, кого не убили описанные существа на улице, скрыло в обрушившихся в кровь зданиях. И Шемякинские сфинксы, и Пётр Первый от Растрелли, и Николай Первый, и львы с золотыми крыльями - все присоединились к начатому мной кровопролитию...

– Алексей! Почему или зачем ты пишешь такую кровавую картину?
– спросила Вероника.

– А скажи, тебе интересно меня слушать?

– Да.

– Сегодня день рождения этого Города. Я же написал тебе кровью конец Петербурга. А зачем, почему?
– я и сам не знаю. Мне так придумалось, и все тут. А про себя я подумал, что, наверное, потому я так жесток к родному Городу и его жителям, потому что этот Город и его жители в основной массе были и остаются жестокими ко мне.

И я окончил своё кровеобильное повествование:

– Кончится всё тем, что рухнут шпили Адмиралтейства и Петропавловского собора, и Александровская колонна, и Исаакий; и кораблик с Адмиралтейства поплывёт по морю крови, а два ангела, с Александровской колонны и шпиля Петропавловского собора, оживут и улетят. Куда, я пока не придумал...

На момент, когда я рассказал эту жуть, петербургскую жуть, я с девушками подходил к станции метро "Спортивная". И другая девушка, Невероника, смекнула, что Веронике больше такой "прицеп", как она, не нужен, и она тактично оставила меня с Вероникой наедине, быстренько-скомкано распрощавшись и нырнув в метро.

Тут пошёл дождь. Но Вероника не захотела меня оставить, по-прежнему желая увидеть, что же такое настоящая любовь по-моему. Я отстегнул свой зонтик, болтавшийся как хвост привязанным к сумке типа планшетки. Вероника встала ко мне вплотную под зонтик. Чтобы не мучить девушку-ангела дождём средней интенсивности, я предложил и ей спуститься в метро и поехать домой, но Вероника высказала своё желание всё-таки увидеть любовь по-моему. До дома Елены Петровны мы о чём-то говорили, в основном я, а она слушала. О чём - это секрет: те, сказанные мной, слова посвящены ей и только ей, и вдохновлены на их произнесение только ей. Мы дошли до дома Елены Петровны на Малом проспекте. И я начал ждать, и Вероника со мной, когда кто-нибудь откроет входную дверь парадной с домофоном. Мы стоим под зонтом, идёт дождь. После нескольких минут стояния, в которые Вероника начала дрожать от холода, что объяснимо: у неё был голый живот, - я решил форсировать события, не дожидаясь открытия входной двери парадной. Недалеко была помойка, и я там взял коробку от телевизора из плотного многослойного гофрокартона и какой-то ящик, поднёс их под окно комнаты Елены Петровны. Напоминаю, Она живёт на первом этаже, расположенном не высоко - не низко, средне, так, что, если подставить коробку под окном и залезть на неё, то можно рукой достать до форточки вверху окна Её комнаты. А ящик я вложил внутрь коробки для подстраховки, чтобы коробка не сложилась совсем под моим весом. Веронике, стоящей под зонтиком, уже становится смешно, как только я объяснил ей, что намереваюсь передать туфли Женщине через форточку, отказавшись дожидаться открытия двери парадной по причине дождя и того, что Вероника замёрзла. Я взбираюсь на коробку, карабкаясь руками по водосточной трубе, расположенной рядом. Коробка проминается, но мне всё равно хватает высоты, чтобы достать до оконной форточки. Тут я достаю туфлю из полиэтиленового мешка и начинаю её просовывать в приоткрытую форточку, отодвигая ею стекло. Я делаю это относительно медленно, так что прежде, чем я просунул туфлю полностью, к окну изнутри комнаты, раздвинув жалюзи, успел подойти какой-то мужчина средних лет, и он стал рукой выпихивать наружу эту проталкиваемую мной внутрь туфлю. Мужчина выпихивает её и при этом с тоном возмущения-негодования говорит:

– Не надо сюда ничего совать!

И неожиданно увидев сквозь окно незнакомого мужчину я перестаю сопротивляться, и мужчине удаётся выпихнуть туфлю обратно мне в руку. И от того, что я неожиданно его увидел, светлый образ Елены Петровны моментально померк в моих глазах, как будто её (больше не могу писать про неё с большой буквы) облили грязью.

И вот, я ещё стою на коробке у окна, и снизу позади меня раздаётся смех Вероники, и я соображаю, что вот она, моя новая пассия - Вероника, так что боли, от того что я только что мысленно расстался навсегда с Еленой Петровной, я не испытал. Нет, напротив, меня охватила радость от открывающихся перспектив новой любви, которая, я понял, могла разгореться между мной и Вероникой в результате нашего с ней знакомства. Так что спрыгнул я с коробки уже с новым чувством к ней, и мне также стало смешно: я засмеялся вместе с ней над только что разыгранной мной сценой. Как говорится, королева умерла, да здравствует новая королева! То есть да здравствует Вероника!, ибо Елена Петровна для меня только что умерла. И мне было радостно, что моя новая пассия так прекрасна. И я особенно радовался тому, что девушка-ангел так юна. С радостной улыбкой я спросил Веронику, стоящую под моим зонтом: