Идолы

Лукас качает головой:

— Похоже, здесь электричества больше, чем в Посольстве. Но это же невозможно. Лорды контролируют всю энергию. Энергия производится только рядом с городами. По крайней мере, мы так думали.

— Природные запасы газа и геотермальное оборудование создают для нас почти неистощимый источник энергии. И никто не может этому помешать. — Епископ улыбается. Он горд, что естественно. — Да и попытки проникнуть сюда крайне редки. Сами горы укрывают нас от посторонних глаз.

— От глаз симпов? — явно заинтересован Лукас.

— От любых глаз, — многозначительно поправляет Епископ. — Никакая техника не может видеть сквозь такую массу гранита. Наши предки, те, кто построил это место, сделали все для защиты от опасного радиоактивного излучения, оно не смогло бы сюда просочиться. Но они и представить себе не могли, как важно может оказаться однажды нечто прямо противоположное — удержать энергию внутри, не дать ей проникнуть наружу, скрыть ото всех. — Лукас кивает, он явно под впечатлением. Епископ продолжает: — Мы можем обеспечивать себя растительной пищей прямо здесь, под землей, даже кое-какой скот держим. — Он хлопает Тиму по худенькому плечу. — И это, друзья мои, очень похоже на жизнь, которая была когда-то на нашей забытой богом планете.

Я слышу, как он подчеркивает слова «забытой богом», и думаю, что этот Епископ, кем бы он ни был на самом деле, очень похож на падре, что он обладает глубокой, но беспокойной верой.

Я вижу также, что из всех углов ангара за нами наблюдают солдаты. Дети, о которых рассказывают. Девушка, которая одолела Икону. Сын Посла. Я невольно слышу эти слова, звучащие в головах солдат. Не один Епископ настроен скептически. По сравнению со своими людьми он-то как раз откровенно доверчив. Белтеры стараются не таращиться на Лукаса, который до сих пор дрожит от холода и белый как мел. И на Ро, перемазанного сажей. И на Тиму, на чьем лице все еще видны следы давно высохших слез.

И на меня. Я и сама не знаю, кто я или что я. Знаю только, что я ощущаю. А это изматывает и нервирует. Все болезненно и открыто. Как будто я видела то, что видела, и сделала то, что сделала, и всего этого было слишком много. Но в данный момент я слишком устала, чтобы беспокоиться. Мне хочется забиться в какой-нибудь темный угол и провалиться в сон.

И Епископ как будто это понимает, по крайней мере, теперь, когда мы все уладили между собой. Нужно еще многое обсудить, говорит он. И в этом мы с ним вполне согласны. Но сначала, говорит Епископ, спать. Никто из нас не возражает, но тем не менее не двигается с места. Лукас бросает взгляд в мою сторону, и я понимаю: нужно убедиться в том, что нам ничего не грозит.

Я медлю мгновение-другое, сосредоточиваясь на Епископе. Вижу печаль, гнев, но потом вижу также, что это не относится к нам.

По отношению к нам четверым чувствую только сострадание — нечто такое, чего не ощущала после смерти падре.

Я смахиваю слезы и незаметно киваю Лукасу. Тима и Ро с облегчением замечают это.

Епископ не представляет угрозы.

Не для нас, не теперь.

А если он и опасен, если я ошибаюсь, то умеет скрывать свои мысли лучше, чем кто-либо из тех, с кем мне приходилось сталкиваться на этой планете.

Он просто мальчик, играющий в поле, думаю я. И эта мысль каким-то образом успокаивает.

Ро выглядит вполне довольным.

— Ну, тогда ладно. Пошли.

Лукаса и Ро ведут прямиком в бараки — большие строения в примыкающей к ангару пещере. Туда, где спят солдаты-белтеры. Лукас на ходу оборачивается, чтобы посмотреть на меня, и я вижу на его лице усталую улыбку.

Пусть все будет хорошо, думает он, но ты поосторожнее там.

Я осторожна и буду осторожна, но мне ужасно хочется, чтобы Лукас устроился спать рядом со мной. Чтобы мы могли оберегать друг друга, если с неба свалится еще что-нибудь.

В каком-нибудь теплом местечке вроде того, где я спала прежде: перед печью Биггера. Того, которое я делила с Ро.

Я скучаю по этому. Я скучаю по нему. По близости.

Я и теперь помню запах нашей кухни.

Я желаю себе забыть все это, когда мы уходим все дальше вглубь Идиллии.

Через несколько мгновений нас с Тимой уже ведут по теплому коридору, высеченному в скале, к чистым, мягко освещенным комнатам для штатских, со свежезастеленными простыми деревянными кроватями, которые пахнут хозяйственным мылом и молодой зеленью. Если не считать того, что сразу бросается в глаза отсутствие окон, все остальное — побеленные стены и кривоватые потолки (в этих бункерах вообще нет прямых линий) — могло бы заставить вас думать, что вы попали в какой-нибудь фермерский домик.

Конечно, ничто не могло бы быть так далеко от правды, но кровать есть кровать, и пока что это для нас уже рай. Это ведь первая настоящая кровать, которую я видела за долгое-долгое время. Мы с Тимой ложимся на одну из них — вместе. Она не Лукас, но я ничего не имею против. Брут сворачивается в ногах у Тимы и мгновенно начинает храпеть. Мне кажется, я могла бы проспать несколько дней подряд.

И я засыпаю.

И вижу сон. На этот раз не о нефритовой девочке. Мне снятся птицы.

Одна птица. Птенец.

Это слово свивает гнездо в моем сознании, словно оно и есть маленькое пернатое существо. Редкое существо. Я понятия не имею, что это за птица, потому что никогда таких не видела, во всяком случае рядом с Хоулом. Они не подлетают близко к Иконам; что-то в магнитном излучении отталкивает пташек, даже убивает. Но эта птица прекрасна. Она хрупкая, крошечная, покрыта мягким белым пухом. Именно такая, как я себе представляла, глядя в детстве в синее небо над миссией — небо, где птиц не было.

Мы в джунглях, но птица сидит прямо в центре того, что я наконец узнаю, — старой шахматной доски падре. А потом я вижу, что все изменилось: мы уже не в лесу, нет. Мы в моем доме, в моем старом доме.

У моего старого кухонного стола.

Я смотрю вверх, когда вентилятор на потолке начинает дребезжать. Птицу пугает этот звук. С того места, где я стою, я ощущаю, как колотится сердечко в ее груди, чувствую ее неровное, ускоренное дыхание.

Нет.

Птица смотрит на меня, когда стены начинают дрожать и куски штукатурки несутся в воздухе, как новогодние ракеты, как конфетти.