Иду на вы

Ежели б хоть пяток ополченцев удержат вышло, и то уже ладно. Когда горожане ко вратам гурьбой повалят, глядишь и другие воины прибьются, чтобы хоть малым войском ударить по полянам. Иначе, никому не спастись - кого не посекут, того полонят.

Мыслил воевода верно, да Боги по-своему судили...

С полпути миновал без помех, а дале стало труднее. Где жарче, где тише, но полыхало уже повсюду. Кое где от дыма слезились очи, и душил кашель. Люди запрудили улицы, и не ведая как быть, без ума метались. Да, ладно бы одни люди, так ещё и живность со дворов повалила.

В одном месте Ставра едва не сбила с ног ошалевшая от страха коза. В другом, загородил дорогу мужик с подпалённой бородою, тянувший за собой упиравшегося вола. Взывать к мужику было без толку - кабы и хотел услыхать, то не смог бы. Всяк на улице голосил. Мычал вол, истошно надрывались где-то гуси. Куры, залетев на плетень, квохча скакали какие под ноги, а какие и на головы горожанам.

Воевода, ударив тяжёлым кулаком в зубы, свалил мужика с ног, и пихнул локтем вола. Тот попятился, уступая дорогу.

Так, пинками да зуботычинами Ставр добрался до торговых рядов. Здесь толпа была пореже. Зато, как ступил на улицу, что прямо вела ко вратам, сразу наскочил на обезумевшую старуху. Та рвалась на двор, где вовсю полыхала её, видать, изба, а двое мужей, что есть силы, держали её за руки да за одёжку. Ставр хотел, было, миновать их, но в одном из мужей признал, вдруг, купца Годима. Купчина тоже заприметил воеводу и кивнув на безумную бабу, перекрывая гомон зычным голосом крикнул, что мол, дочери у ней в избе остались. Тут только воевода, приглядевшись, увидал, что за старуху-то принял вдову Вольги-бортника, мать Живко, бабу вовсе и не старую. Не мудрено было обознаться, увидав её растрёпанные, сплошь седые космы. А ведь давеча ещё была руса волосом! Видать сломило её лихо. Намедни сына кобыла из лесу мёртвым принесла, а теперь вот и дочери заживо сгорели.

Ныне у всех беда, и Ставр мешкать не мыслил. Двинул уже дале своим путём, да тут будто на стену налетел, ясно услыхав из горящей избы детский плач. Глянул ещё раз на поседевшую бабу и себя не помня кинулся, вдруг, в избу.

Годим со своим человеком отпустили вдову и все втроём замерли. Глядь, а в распахнутой двери, в дыму показался воевода. Да не один! Скорчившись и кашляя, нёс на руках малую девку. Ещё бы шаг-другой и выбрался б, но не выдержали, подгоревшие брёвна. Рухнула пылавшая кровля, схоронив под собою и воеводу и девку.

Мать её, очам не веря постояла миг молча, а затем взвыла будто волчица, и кинулась в огонь. Тот, словно радуясь добыче, пуще прежнего взревел лютым зверем.

Купец, не успел удержать бабу. Лишь головой горестно покачал, да отёр рукавом очи. У такого зверя его добычу не вырвешь.

Потянув за собою своего человека, Годим заспешил прочь.

* * *

Дорога от Малых врат никуда не вела. Пролегая меж рекой и чащей, она упиралась вскоре в топкую болонь, да там и терялась.

В мирную пору по ней на реку за рыбой, либо в лес за дровами да дичью только и ходили. И, всяко пешими, верховых тут прежде отродясь не бывало. Ныне конские подковы впервые звенели о здешние камни.

Ратники сгрудились в распахнутых воротах, но на узкую тропу выезжали по одному, гуськом. Вскачь коней не пускали, а дожидаясь прочих ехали шагом.

Однако ж, стоило трём всадникам выехать за ворота, как из подлеска ударили нурманские стрелы. Били по лошадям. Длинные да гранёные бронебойные жала глубоко язвили конские бока. Лошади не понесли от боли и страха, но пали, почитай, сразу, да не вдруг околели. Израненные, катались они по земле, били копытами и жалобно ржали.

Нурманы на берегу, увидав такое, закричали, и ликуя, принялись лупить по щитам древками копий. Радостные их вопли не могло заглушить даже истошное конское ржание.

Двое ратников изловчились невредимыми вернуться обратно. Тому же, что ехал первым не свезло. Зацепился в стремени, а лошадь, свалившись, придавила ногу.

Хромая, дружинник замешкался, не успел укрыться за стеною и вражья стрела, пробив кольчугу, поразила его в спину. Соратники не бросили, затащили, да он уже испустил дух.

А нурманские лучники, меж тем, не дремали - с десяток стрел влетело в распахнутые врата, уязвив в грудь ещё двух коней. Добро хоть не насмерть. Гридням удалось их отвести и потянуть за собой тяжёлые створы.

Ясно было, что теперь по нурманам верхом не ударить. Дружинники сами, без княжей воли покинули сёдла, однако спешившись, глядели на Мала, ожидая его слова.

Князь же, осерчал, было, на давешнюю стражу, что проворонила нурманскую засаду, но сумел унять гнев. Что проку злобиться на ротозеев? Ничего уж не поправишь! Надобно скоро решать как дале быть.

Даже останься на стене лучники, то всё одно, в сумерках им бы в подлеске нурманов не повыбить. Да, и не было стрелков, сам же всех отослал.

Чтобы спуститься к реке без ущерба, ладно было б вести в поводу коней, да ими же от вражьих стрел прикрыться. А на тех, какие уцелеют, ударить верхом. Хоть не всей дружиною, так частью. Авось и пробили бы нурманский строй. Однако не выйдет - подстреленные прежде лошади, почитай у самых ворот загородили тропу. Их и пешему то обойти не просто, а уж коня с собой и вовсе не провести.

Стало быть, придётся спускаться укрываясь щитами. Бегом. Этак ещё до сечи утомишься. А после, памятуя о засаде, что за спиной останется, вставать придется в два ряда. Худо, но по-иному не выходит.

Решив как поступить, князь поведал о том остальным. Молвил скупо, но бывалым воям оказалось довольно - закивали, уразумев.

Один за другим принялись они выскакивать за ворота, и пригнув головы, да отгородившись от подлеска щитами, побежали к реке. Мал, забрав щит у погибшего ратника, бежал со всеми.

Ныне сумерки стали союзны древлянам. В пешего и без того труднее чем в верхового угодить, а в потёмках и подавно. Нурманы стреляли, вестимо, да всё без толку и вниз дружина спустилась, не понеся урона. Здесь, однако ж, как и мыслил князь, попала меж двух ворогов - засада, ступая вослед по подлеску, оказалась теперь у древлян за спиною, и те, ещё на бегу, начали становиться двумя рядами. Первый ряд выставил щиты навстречу хирду. Второй же, перекинул за спину, и по ним, со звоном вонзаясь в дубовые доски, тотчас застучали нурманские стрелы.