Игра на двоих

Я знаю, что он сдержит обещание.

И все продолжается. День за днем. Дистрикт за Дистриктом. Одна карточка сменяет другую, но смысл сказанного не меняется. Благодарность и восхваление Панема за то, что свел их и милостиво позволил любовной истории получить счастливый финал. Написанные Бряк речи звучат, на мой взгляд, излишне пафосно, но мертвые интонации Пита и Китнисс заметно ослабляют производимый ими эффект. Эффи злится, Хеймитч хмурится, я задумчиво покачиваю головой в такт, пока стою на сцене рядом с ними и жду, когда, наконец, закончится этот фарс.

Победителям дарят цветы и памятные таблички, приглашают на торжественные ужины. Экскурсии отменены, и на то есть сразу несколько причин. Я внимательно смотрю по сторонам, пока мы проезжаем уже знакомые мне и Хеймитчу места. Все выглядит еще хуже, чем в прошлом году. Почти каждый Дистрикт, кроме самых близких к Капитолию, переживает небывалый упадок. Конечно, Сноу не хочет портить впечатление от Тура пустыми серыми пашнями, мертвыми садами с гнилыми фруктами, тощим от нехватки еды скотом. А еще Президент боится беспорядков, которые могут устроить местные жители. На Главной Площади, пока Китнисс и Пит держат речь, миротворцы еще могут контролировать недовольную толпу, но кто знает, что может случиться в любом другом месте — в открытом поле или в темном переулке.

Победители Семьдесят Четвертых Игр изо всех сил стараются отвлечь внимание готовых взбунтоваться людей. Но у них не получается. Они обнимают и целуют друг друга у всех на глазах, почти на каждом шагу, почти после каждого слова, написанного на карточке. Пит произносит речь, Китнисс с улыбкой смотрит не на толпу, но на него, своего возлюбленного. Они пытаются сделать вид, что наибольшее удовольствие им доставят даже не нежные объятия, но возможность разделить свою радость со зрителями. Однако те от этого явно не в восторге. Я вижу, как их лица перекашиваются от злобы при виде почти семейного «счастья» Китнисс, и дело здесь совсем не в зависти. Эти люди могли бы ненавидеть ее за то, что она жива, а их дети погибли, — так же, как год назад происходило со мной. Но сейчас причина кроется совсем в другом. Они видят перед собой не живого человека, но марионетку Капитолия. И злятся на саму куклу, но никак не на кукловода. Они хотят узнать правду. Они видят в ее действиях гораздо больше смысла, чем она. Они жаждут услышать Китнисс, так, чтобы с губ девушки срывались не слова Капитолия, но ее собственные. Чтобы она говорила с ними, искренне, как делала это на Арене или в Одиннадцатом. Но такого больше не повторится, мы не допустим. Они понимают это, и их злость выходит из-под любого контроля.

И, конечно, в каждом Дистрикте находится пара не блещущих особым умом смельчаков, складывающих пальцы в знакомом жесте и впоследствии расплачивающихся за этой собственной жизнью. Мужчины и женщины, богатые и бедные, пожилые и совсем юные — они разные, эти бунтари. И все они понимают Китнисс по-своему. Хеймитч подает знак растерявшейся было девушке, чтобы та как ни в чем не бывало продолжала читать, а сам не отрывая глаз следит, как пара миротворцев бросается в самую гущу толпы, вытаскивает нарушителей спокойствия и уводит их прочь. Публичных казней больше нет — все происходит незаметно и оттого еще более страшно. Мы все ведь прекрасно знаем, что случится после того, как они завернут за первый попавшийся угол.

От напряжения и страха, что не отпускает ее даже во сне у Китнисс стремительно сдают нервы. Она отказывается от еды и все меньше спит: команда подготовки уже устала жаловаться на то, какое количество тонального крема уходит, чтобы замазать темные круги под глазами и убрать мертвенную бледность с кожи. Теперь Вения, Октавий и Флавия просто молча делают свою работу и скрываются в купе, превращенном в мастерскую стилистов. Цинна пытается занять ее разговорами о моде, ведь у Победителя ведь должно быть какое-то увлечение, но девушка остается безучастной. Она искренне благодарит старого друга и вежливо отказывается от любой помощи.

Мне не жаль ее. Я переживала то же самое — страх, боль сомнения. Разве что без риска вызвать гражданскую войну. Слышу, как она кричит по ночам, но лишь сильнее прижимаюсь к лежащему рядом Хеймитчу. Нам надо быть осторожнее, и теперь напарник приходит ко мне очень поздно и ненадолго. Не хочу отпускать его и терять время. Мне снится, будто мы с Эбернети слушаем Победителей, стоя в толпе, и прерываем их на полуслове, поднеся к губам три пальца, а затем подняв их над головой. Это ради нас миротворцы лезут в самое пекло. Это нас убивают в темном углу выстрелом в голову. «У Китнисс есть Пит, и им не нужно скрываться, как мне и Хеймитчу», — раздраженно думаю я, проснувшись от воображаемого звука выстрела. А утром, краем уха прислушавшись к сплетням, с удивлением узнаю, что парень и правда помогает напарнице пережить холодные ночи, полные кошмаров. Губы трогает усмешка. И как только Эвердин пустила парня в свою постель?

Лед между ними тает — не настолько, чтобы их игра в любовь стала удовлетворительно-правдоподобной, но чтобы каждый нашел опору и поддержку в другом. Нам всем нужна помощь и кто-то, кто эту помощь окажет. Я ищу спасение во мраке души Хеймитча, Китнисс — в свете, излучаемом добротой и открытостью Пита. Почему бы и нет.

— Как ты сам справляешься? — тихо спрашиваю Мелларка, пока он и его напарница ждут выхода на сцену.

— Никак, — невесело улыбается он. — Я не справляюсь. Пытаюсь выплыть, барахтаюсь на поверхности, ловлю волну, чтобы она вынесла меня на берег, и все равно не могу добраться даже до мелководья.

Не бойся утонуть, парень. Иногда это нужно для того, чтобы спастись. Нырни, опустись в воду поглубже, почувствуй ее давление, ощути вязкий песок под ногами, а затем просто оттолкнись от дна.

Толпа сходит с ума. Ее не остановить. Я замечаю, как мрачнеет Хеймитч после выступления наших подопечных в Дистрикте-3. Стоит поезду тронуться, а нам собраться в столовой в ожидании ужина, и ментор не выдерживает.

— Сноу за нами следит. Намного пристальнее, чем пока вы были в Двенадцатом. Если он хочет, чтобы вы успокоили Дистрикты, поверьте, он недоволен. Вы не то что не влюбленные, а как будто шахтерскую инструкцию читаете.

— Сам бы почитал, что пишет Эффи, — беззлобно огрызается Пит.

— Это ты скажи старику Сноу, когда увидишь его — напомни-ка мне, когда? — через два дня! — рявкает напарник.

— Ну предложи что-нибудь, — пожимает плечами парень.

Однако самое дельное, хоть и неожиданное, предложение выдвигает Китнисс, которая во время наших последних дискуссий все больше отмалчивалась и лишь покорно кивала на каждое указание, что давали я и Хеймитч.

— Мы можем пожениться.

— Очень смешно!

— Я не шучу. Сам же сказал: этот поезд — вся наша жизнь. Рано или поздно это произойдет. Лучше сразу.

Тон, которым она говорит все это, больше похож на просьбу заключенного казнить его быстро и без боли. Поверив, что Эвердин говорит серьезно, ментор откидывается на спинку дивана и громко смеется:

— Эффект, конечно, будет мощный. Сильнее, чем от ваших речей.

Мелларк кивает, выражая согласие, и уходит, не сказав ни слова никому, даже своей невесте.

Цезарь пищит от восторга, зрители рыдают от счастья: Пит только сделал Китнисс предложение в прямом эфире, на глазах у всего Панема. Девушка краснеет от смущения и нетерпеливым жестом протягивает парню руку, чтобы тот поскорее надел ей на палец кольцо. Тонкий золотой ободок сверкает солнцем в свете софитов, а крупный бриллиант идеальной формы и огранки переливается всеми цветами радуги.

Праздник года. Чествование Победителей и празднование их неожиданно-долгожданной помолвки. Тур, начавшийся в долинах Дистрикта-12 находит свое завершение в Президентском Дворце в Капитолии. Эффи выстраивает нас цепочкой и раздает последние указания. Сначала идет она — вся такая нарядная, в пышном платье и с неувядающей улыбкой на разукрашенном лице. Командир нашей маленькой армии. Следом — Китнисс и Пит. Она в роскошном платье, стилизованном под оперение птицы, он — в солидном черном смокинге с пуговицами из чистого золота. Девушке — быть вежливой и не уничтожать взглядом каждого встречного капитолийца. Парню — держать невесту за руку и целовать ее, как только появятся камеры. Замыкаем шествие я и Хеймитч. Ему следует отвечать на самые глупые вопросы самых назойливых журналистов, мне — выбирать «сливки сливок» капитолийского общества и знакомить с ними Победителей.