Игра на двоих

Завтра в её взгляде уже не будет удивления и вопросов: в нем будут ответы и жажда мести. Слишком долго она винила себя в чужом преступлении.

В коридоре между отсеками меня уже ждёт Плутарх.

— Завтра в это время она уже будет с нами. Та же Китнисс, что и прежде. На этот раз.

Мы оба не хотим думать о том, что случится, если он станет последним.

Вернувшись в Штаб, докладываем Президенту об успехах. Койн относится к затее с поездкой в Двенадцатой без особого восторга.

— А если она снова сорвется? У нее нет сил, она и так сломлена.

— Пусть срывается. Главное, что мы больше не увидим пустого безразличия в глазах и не услышим звука заевшей пластинки, как сегодня, когда она спрашивала, что с Питом.

— И что будет вместо всего этого?

— Будет огненная ярость Сойки-Пересмешницы.

Из взгляда Президента не уходит настороженность, но я вижу, что она верит мне.

— Надеюсь, ты права, Генриетта.

Она отпускает меня на обед и послеполуденные занятия, но я не показываюсь ни в столовой, ни в Учебном Центре. Вместо этого ноги сами несут меня в сторону госпиталя. Все утро я сознательно не оставляла себе ни минуты, чтобы подумать о беременности, но теперь, когда проблема с Китнисс отчасти решена, от этих мыслей так просто не отделаешься. Я добираюсь до больницы за пять минут, но еще десять в нерешительности стою у входа.

Автоматическая дверь отъезжает в сторону и моему взгляду открывается небольшой кабинет, заставленный старой, потертой мебелью. Несколько деревянных столов, два стула по обе стороны от каждого и громадный открытый шкаф с узкими полками в углу. Пожилой врач, сидящий ближе всех к двери, отрывает взгляд от бумаг, вдоль и поперек исписанных неразборчивым почерком, и вежливо интересуется:

— Чем могу помочь, мисс?

— Я ищу миссис Эвердин. Она — лекарь из Двенадцатого. Устроилась на работу в госпиталь около месяца назад.

— Врач Эвердин в лаборатории. Вы можете пройти к ней, только снимите обувь.

Стаскиваю ботинки, ставлю их на коврик у двери и вопросительно смотрю на врача в ожидании указаний, куда идти. Все с той же вежливой улыбкой мужчина показывает рукой куда-то вглубь кабинета. Осторожно лавируя между столами, замечаю маленькую дверь в противоположной стене справа и, постучавшись, заглядываю в лабораторию. Внезапно охватившая меня робость граничит с паникой. Я смыкаю пальцы вокруг железной ручки двери, чтобы удержаться от бегства. Хочется вернуться в отсек 301 и спрятаться под одеяло.

— Генриетта? — мама Китнисс замечает мое присутствие раньше, чем я различаю ее за длинными столами, заставленными высокими стеклянными пробирками.

Закрываю за собой дверь, подхожу и, не дожидаясь приглашения, опускаюсь на стоящий сбоку стул.

— Что-то случилось?

Лицо женщины бледнеет, и я торопливо говорю:

— С Китнисс все в порядке, не беспокойтесь. Ваша помощь нужна мне.

Та кивает, и рассеянный было взгляд обретает твердость:

— Ты нездорова?

— Да.

Сердце стучит так громко, что я не слышу собственного голоса. Но я должна сделать то, зачем пришла. Эта женщина — единственная, кто может мне помочь.

— Мне кажется, я…

Это так просто и сложно одновременно. Слово всего одно, но мне требуется целая вечность, чтобы произнести его вслух.

— …беременна.

В женщине, принявшей не одни роды в Дистрикте-12, моментально просыпается профи:

— Что беспокоит?

— Тошнота по утрам. Отвращение к еде. Головные боли. Обмороки. Плохой сон.

Отчего-то я не решаюсь сказать, про неослабевающее чувство тревоги, страха и одиночества.

— Задержка есть?

Элементарный и вполне логичный вопрос вызывает у меня ступор. Я снова и снова считаю в уме дни и понимаю, что до последнего надеялась на чудо, не желая замечать еще один, самый очевидный симптом.

— Два месяца.

И не надо спрашивать, почему я не обратила внимания раньше. Близость смерти, знаете ли. Все прежде важное кажется таким незначительным.

Эвердин молча смотрит на меня. Не жалостливо, не осуждающе. Задумчиво.

— Мне нужно тебя осмотреть.

— Нет.

— Но…

— Нет!

Не хочу, чтобы ко мне прикасались. Никто. Кроме, может быть, Хеймитча.

— Тогда сделаем анализ крови, — женщина так спокойна, словно ей каждый день приходится иметь дело с беременными подростками. — Ты ела сегодня что-нибудь?

— Нет.

— Не хочется?

— Не было времени.

Кивнув, врач достает пробирку, иглу и жгут и просит меня вытянуть руку и положить на стол ладонью вверх.

— Нужна кровь из вены, — поясняет она.

По ее просьбе я несколько раз сжимаю и разжимаю кулак, а затем расслабляю ладонь. Отворачиваюсь и на всякий случай закрываю глаза. Достаточно с меня крови, которую я каждый день вижу на экранах в Штабе. Да и воспоминаний о Голодных Играх хватает. В руку на сгибе локтя впивается тонкая игла. Даже не почувствовав боли, успеваю досчитать до двадцати, прежде чем мама Китнисс закончит.

— Вот и все. Результаты будут готовы завтра утром.

— Вы так говорите, словно беременности может и не быть! — смеюсь, но как-то нервно.

Врач не разделяет моего показного веселья.

— Может, и нет. Постарайся ни о чем не думать и не волноваться.

— Не надо меня успокаивать, миссис Эвердин, — устало прерываю ее я. — Как будто вам нужен какой-то анализ, чтобы понять, беременна я или нет.

— Не нужен, — неохотно подтверждает она. — В Дистрикте-12 не было лабораторий и анализов. Мне достаточно было взглянуть на женщину, и я без всяких обследований могла сказать, ждет ли она ребенка.

— И что вы можете сказать, глядя на меня?

— Что тебе очень не повезло, девочка.

По моим губам пробегает усмешка. Не знаю, зачем приходила: все ведь и так было понятно. Даже мне, далекой от медицины.

— Не говорите никому.

— Не буду.

Той ночью я не смыкаю глаз. Лежу на койке, повернувшись к стене и прижавшись пылающим лбом к прохладному камню. Встаю, на ощупь нахожу зеркало и долго стою перед ним, задрав майку и притворяясь, что что-то вижу. Касаюсь кончиками пальцев обнаженного живота, медленно провожу по нему ладонью. Прикрыв веки, пытаюсь представить себе того, кто внутри. А после снова ложусь в кровать и зарываюсь лицом в подушку, чтобы стоящие в глазах слезы так и не пролились.