Игра на двоих

Китнисс зациклена на мысли о Пите, прямо как Финник, который, кажется, готов повторить судьбу своей несчастной и, возможно, уже покойной возлюбленной. Койн не хочет отказываться от идеи сделать из выживших Победителей команду лидеров-повстанцев, но как это сделать, если у самого сильного из нас нет сил даже на то, чтобы просто оставаться в сознании дольше пяти минут? Врачи упорно повторяют, что последний удар тока оказался слишком мощным, ведь для них словосочетание «Энни Креста» лишено всякого смысла.

Я навещаю Одэйра все реже. Мне жаль его, правда. И Энни тоже. Но смотреть в бирюзовые глаза с каждым разом все труднее. Их пустой взгляд вызывает во мне попеременно то всепоглощающее чувство вины, то жгучую зависть. Я чувствую себя виноватой за то, что не бьюсь в истерике, не схожу с ума и не вскрываю вены, потому что Хеймитча нет рядом и, возможно, в живых. Ведь я не могу без него жить — так почему же живу? Просыпаюсь по утрам, открываю глаза, делаю вдох и встаю, чтобы жить дальше. Это хорошо? Или плохо? И еще я завидую ему и Китнисс, потому что не могу позволить себе биться в истериках, сойти с ума и вскрыть вены. Потому что я должна быть сильной. Кому должна? Не знаю. Кому-то. Куклой быть проще. Кукловодом — сложнее. Некому дергать тебя за ниточки, приходится все делать самой.

Следующие два часа старательно прослушиваю сообщения, которыми обменивались Дистрикты под покровом прошлой ночи. Есть несколько посланий и от Капитолия. Ничего нового: утопленное судно с отрядом миротворцев в Четвертом, взрыв на транспортном заводе Шестого, забастовка лесорубов в Седьмом, вооруженное столкновение в Десятом. От Второго требуют все больше рекрутов. Жители Первого не теряют работу только потому, что сверхзаказами на предметы роскоши правительство пытается отвлечь обитателей столицы от нависшей над Панемом угрозы войны. В Дистриктах каждые сутки гибнет по сотне людей, а в Капитолии устраивают как никогда роскошные приемы, балы и ужины. Столица все быстрее кружится в хороводе ярких огней, блеска бриллиантов, шума музыки и голосов, словно чувствует, что осталось недолго. Президент молчит, только вскидывает руку в приветственном жесте и растягивает губы в мрачной улыбке, которой позавидовали бы гиены. Я слушаю эфир за эфиром и молюсь, чтобы хоть в одном прозвучало слово «пленники». Но нет. Это внутренние дела Дворца, а туда нам доступа нет. Пока нет. Я тороплю Бити, но Плутарх дает ему какое-то новое задание, и гений приступает к работе, не обращая внимания на мои крики. Только бросает на меня грустный взгляд и виновато улыбается.

— Ты плохо выглядишь, — Койн замечает это даже в полумраке маленького кабинета.

— Все в порядке. Просто немного устала, — надеюсь, она не видит страх, что поселился в моих потемневших глазах.

После полудня ухожу из Штаба и отправляюсь… Нет, не в госпиталь. Я иду на поиски Китнисс. Девушка обнаруживается в отсеке 307. Захожу без стука, останавливаюсь в дверях, делаю знак Гейлу, чтобы тот оставил нас наедине, и, глядя в спину уходящему парню, говорю:

— Вот уж не думала найти тебя здесь.

— Это теперь мой дом. Где еще мне быть? — судя по иронии в голосе, девушка скорее бы назвала домом Капитолий, чем Тринадцатый.

— Ну, не знаю, — ядовито отвечаю я. — Спряталась бы, как обычно, в кладовке за Штабом, или в прачечной, или в каморке с бумагой в Учебном Центре. Хотя подожди… Какой сегодня день? Четверг? Тогда, согласно твоему собственному расписанию, ты должна быть в чулане, среди ведер и швабр.

— Издеваешься? — огрызается Эвердин.

— Да, издеваюсь, — отлепившись от дверного косяка, на который опиралась внезапно заболевшей спиной, беру стул, ставлю его напротив кровати, на которой сидит Китнисс и сажусь, закинув ноги в тяжелых ботинках на серое одеяло.

Девушка смотрит так, словно готова вонзить зубы мне в шею и растерзать, как хищник — своего не менее кровожадного соперника. Если бы взглядом можно было убить, на стуле вместо меня сейчас лежала бы кучка пепла. Вздохнув, примиряюще поднимаю раскрытые ладони и, теперь уже нормальным тоном, говорю:

— Ладно, давай начнем с начала.

Китнисс в ответ лишь недоверчиво фыркает, но я не сдаюсь.

— Не могу поверить, что ты потеряла Пита на Арене.

— Не могу поверить, что ты потеряла Хеймитча.

Один — один. Начали неудачно. Ещё раз.

— Он как раз и побежал спасать твоего драгоценного Мелларка, — тихо замечаю я.

— Вы разделили нас! — взрывается Эвердин. — Зачем?!

— Так было надо. Мы действовали в соответствии с планом.

— А нас в него посвятить забыли?

— А ты в курсе, что у тебя напрочь отсутствуют актерские данные? Не заметила, что зрители верят тебе только тогда, когда ты не играешь, а на самом деле испытываешь какие-то чувства? Когда никто не подсказывает, что делать и говорить?

Девушка продолжает прожигать меня взглядом. И я понимаю, что это не поможет. Чтобы из нас троих она поверила хотя бы мне, я не должна быть ее ментором: так девчонка видит во мне только предательницу. Я должна стать такой же, как она, — жертвой обстоятельств. Трибутом, потерявшим напарника. Покорной куклой в руках новой силы по имени Альма Койн.

— Послушай, Китнисс. Я знаю, каково тебе сейчас. Ты, я, Финник, — мы все в одной лодке.

— Да неужели?

— Одэйр потерял Энни, я — Хеймитча. Мы дорожим этими людьми совсем не меньше, чем ты — Питом. Мы хотим их спасти, как только это будет возможно.

— Почему бы не прямо сейчас?

— Я пыталась. Устраивала скандалы Плутарху. Я была готова убить его, когда узнала, что он бросил Хеймитча на Арене.

— Отчего же не убила?

— Подумала, что он мне ещё пригодится.

Кривая улыбка, мелькнувшая на лице собеседницы, придаёт мне уверенности в том, что наш разговор что-то изменит.

— Дело не только в Пите, — нервно сглотнув, признается Китнисс. — Когда я была в госпитале, Финник как-то зашёл навестить меня, сел на мою постель и сказал «лучше бы они погибли, сразу, без мучений. Лучше бы он убил их… и нас тоже». Иногда я думаю, что он прав.

— Жить, значит, больше не хочешь?

— Почему-то чем дольше я живу, тем больше народа погибает.

— Если ты о Двенадцатом, то забудь.

Эвердин непонимающе смотрит на меня.

— Да я их всех убила, я! Ты здесь ни при чем, это же я уничтожила силовое поле.

— Все равно мы обе виноваты.

— Никто не виноват. Ни одна из нас.

— Тогда кого винить?

Ее блуждающий взгляд почти невозможно поймать, и мне приходится осторожно коснуться лица девушки и заставить посмотреть на меня.

— Ты знаешь, — настаиваю я, — просто забыла.

Китнисс обхватывает голову руками и закрывает глаза.

— Хочешь вспомнить?

Она долго не отвечает, и я уже готова принять её молчание за отказ, как вдруг…

— Да.

В её широко распахнутых глазах столько изумления, будто до разговора со мной она и не подозревала, как сильно хочет этого.

Я встаю, ставлю стул на место и иду к двери.

— Ты вспомнишь, Китнисс. Вспомнишь все. Завтра на рассвете ты отправляешься в Двенадцатый.