Игра на двоих

Мне разрешают взглянуть на нее, но не заходя в палату — через маленькое окно в стене. Длинная больничная сорочка, взлохмаченные волосы вместо аккуратной косы, осунувшееся лицо и затравленный взгляд. Она похожа на сумасшедшую даже больше, чем Энни Креста. Несколько дней спустя ее классифицируют как умственно дезориентированную и выписывают из госпиталя. Но ничего не меняется: девушки как не было в Штабе, так и нет. Единственное отличие в том, что теперь мы не знаем, где ее искать: каждый раз она находит все более укромный уголок, где и прячется, не желая ни говорить с миром, ни даже смотреть на него. Койн решает дать ей еще немного времени, но я вижу, что ее терпение на исходе. И что бы ни обещала эта женщина, я точно знаю: в случае необходимости она велит мне занять место Сойки-Пересмешницы. И неважно, что я совсем не хочу спасать этот мир.

Во второй половине дня я ухожу из Штаба и присоединяюсь к младшим жителям Тринадцатого, спешащим на очередную лекцию, посвященную войне. Место, в котором мы сейчас находимся, напоминает военную казарму не только аскетично-безликим внешним видом, но и всей своей жизнью. Железная дисциплина, строгое расписание, уважение старших по возрасту и званию, беспрекословное подчинение командирам. Даже здесь, в Дистрикте, есть тыл и фронт, и у подрастающего поколения — всего два пути. Здесь есть врачи, учителя, фермеры, повара, солдаты, шпионы, хакеры, пилоты и инженеры, но все они либо являются частью армии, что ведет многолетнюю войну, либо работают на благо армии, снабжая ее всем необходимым для победы.

Как и остальным достигшим четырнадцатилетнего возраста, мне присваивают звание «солдат» и обучают теоретическим и практическим основам военного дела. В силу недавних обстоятельств меня временно освобождают от интенсивных силовых тренировок, и я использую это время, чтобы лучше узнать место, в которое попала. Благодаря коммуникафу, особому идентификационному номеру и личному вмешательству Койн, меня беспрепятственно пропускают почти в любое место, от подземных ферм с огородами и стадами скота до лабораторий, где изготавливается оружие. Я говорю «почти», потому что только много позже мне становится понятно, что у Президента — как и у Дистрикта — гораздо больше комнат, полных страшных и не очень тайн, чем кажется на первый взгляд.

Вечера я провожу в Штабе. Президент несколько раз делает мне замечание, напоминая, что в расписании есть пункт «Размышления» — немного свободного времени перед ужином, на что я отвечаю: «мне это не нужно». И, притворившись, что не вижу ее поджатых губ, устраиваюсь рядом с Бити, цепляю на голову громадные наушники и наблюдаю, как гений пытается наладить связь между Тринадцатым и остальными Дистриктами. В этот момент от мужчины исходят волны спокойствия и уверенности, и я невольно поддаюсь им, стараясь заглушить тревожные мысли, что посещают меня каждый раз, стоит мне перестать что-то делать. Потому я и не желаю останавливаться. Даже самые простые, повседневные, монотонные, отработанные до механизма движения помогают мне не сорваться, не свернуть с пути, который я избрала.

После безвкусного ужина снова прихожу в Штаб и задерживаюсь там до самой ночи. Стараюсь быть полезной. Я не гений-изобретатель, не организатор повстанческого движения и не солдат с многолетним опытом, а потому мне предстоит ещё многому научиться. И я стараюсь. Только бы ещё приучить себя не думать о Хеймитче в такие моменты. Но нет, память услужливо подсовывает яркие картинки. Я не хочу этого видеть. Теперь мне кажется, что ментор заставлял свою подопечную учить всю эту теорию не просто так. Он предполагал, что не вернётся с Арены, и хотел, чтобы я была в состоянии понять все происходящее вокруг: мне ведь ещё выживать в этой войне. Возможно, в одиночку.

Я прошу Койн дать мне ночное дежурство, но она молча указывает на часы и на дверь. Мне не остается ничего, кроме как послушно кивнуть и уйти в свой отсек. Перед сном заглядываю к родителям. Услышав скрип железной двери, мама спешит в прихожую и чуть не сбивает меня с ног, желая поскорее обнять. Прямо как в нашу первую встречу после моего возвращения с Арены. Тогда она смотрела на меня с таким страхом, будто я была не более чем бестелесным призраком. Я нашла в себе силы для улыбки, но не смогла сказать ни слова.

— Ты жива. Жива. Жива… — все повторяла она, заливая слезами мою униформу. Я молча прижимала ее к себе и долго, очень долго не хотела отпускать.

Я не стала говорить им о Хеймитче, зная, что не выдержу сочувствующих взглядов, а любые слова покажутся сейчас неуместными и даже глупыми, и вместо благодарности я испытаю лишь раздражение. Возможно, они узнали об этом позже от кого-то другого, — мне это неизвестно. Но с того дня я каждый вечер захожу к ним просто для того, чтобы обнять. Они — единственные, чьи прикосновения я могу выдержать.

В десять тридцать отключается свет и я сворачиваюсь клубочком на слишком широкой кровати. Матрас кажется жестким, а одеяло словно сделано из бумаги. Болит спина. Я прижимаю колени к груди и обхватываю их руками. Словно так теплее. Словно так безопаснее.

Я занята даже по ночам. Я схожу с ума. От боли, от страха, от одиночества. От кошмаров, которые становятся все ярче и реалистичнее. В моих снах больше жизни, чем во всем Тринадцатом Дистрикте. Я не засыпаю — я теряю сознание и оказываюсь в каком-то другом месте. Там мир, и краски, и Хеймитч. Мне не хочется оттуда уходить, но я знаю, что умру, если не проснусь. Очень холодно. Я не смогу согреться, пока он не окажется рядом и сердце снова не забьется. Но это мне только кажется. Утром меня как обычно будит пронзительный звон будильника и я иду навстречу новому серому дню.

— Эй, солдат Роу, не спать на дежурстве!

По сухим губам пробегает тень улыбки. Рубака. Это он держал меня за руку, когда электрическая волна отшвырнула нас от дерева. Его ударило сильнее, и мужчине пришлось провести неделю в госпитале. Я навещала всех, но у постели темнокожего проводила всегда на пару минут больше. Возможно, потому, что он напоминал мне о менторе, а я ведь до сих пор не решила, стоит ли думать о Хеймитче сейчас, когда у нас нет возможности попытаться спасти его, или нет. В любом случае, как только Рубаку выписали, тот, не спрашивая ничьего разрешения, стал моим постоянным спутником и, по совместительству, телохранителем.

— Почему?

— Отдаю долг старому другу. Он меня в порошок сотрет, если в его отсутствие с тобой что-нибудь случится.

— В его отсутствие… — машинально повторяю я.

— Отставить! — рявкает мужчина.

— Чего?

— Даже не думай об этом! Хейм сильный, его так просто не убить. Ха, пытки! Он двадцать лет пил не просыхая — ему после той паленой дряни, что продавали у вас в Двенадцатом, ничего не страшно! Мы его вытащим, не сомневайся!

Рубаку селят в отсек 303, и теперь у меня появляется бессменный напарник для ночных дежурств и неплохая компания для бессонных ночей. Мы часами сидим в полной темноте и вполголоса рассказываем друг другу истории из жизни. У мужчины опыт побогаче моего, поэтому мне больше нравится слушать, чем говорить. Он отвлекает меня, заставляет смеяться над грубоватыми шутками и позволяет на время забыть, где мы и что происходит вокруг. И я благодарна ему за это. Рубака смеется и шутит, несмотря ни на что. Не потому, что не осознает ситуацию. Наоборот, потому, что понимает весь ее ужас слишком хорошо. Это его способ выжить и не сойти с ума. Иногда создается впечатление, будто даже встретив на своем пути старуху с косой, он рассмеется ей в лицо и расскажет самый веселый из анекдотов.

В какой-то момент мне начинает казаться, что я вновь обретаю контроль. Ощущаю твердую почву под ногами — насколько это вообще возможно в моем положении. Понимаю, что делать дальше. Примерно знаю, что будет завтра. Дни идут за днями, и я поддаюсь неторопливому течению времени, продолжая делать то, что должна и то, что могу. О пленниках пока нет никаких вестей, но я знаю, что они живы. Сноу не убьет их так сразу. Да и забот у Президента как никогда много: что ни час, то новая стычка, новый бунт, новые потери. Гейл проводит все время с Китнисс, пытаясь помочь ей и нам. Бити налаживает систему обмена мгновенными сообщениями между нашими союзниками. Плутарх чертит по памяти какие-то запутанные схемы. Когда я украдкой заглядываю ему через плечо, то вижу что-то очень похожее на Президентский Дворец. Койн руководит: собирает Советы, жестко отчитывает подчиненных за малейшие промахи, прислушивается к мнению Хевенсби и улыбается мне при встрече.