Игра в классики на незнакомых планетах

Он снова нашел ее губы, и больше она ни о чем не спрашивала. За окном гудел город, чужим сердцем билась незнакомая музыка в барах, и венерианские аррихи распространяли в воздухе беспокоящий, горьковатый запах.

***

Потом Лоран уехал к себе в Довиль, а Шивон улетела в Балликасл. Ходила по берегу моря — небольшому отрезку, выгороженному для туристов, где скалы и трава по-прежнему были настоящими. Вроде бы долгожданное родное море — но ничего особенного не чувствуешь, это просто еще один город, где пришлось побывать.

Просто еще одна планета.

И все-таки — Шивон стала перебирать на память все свои рейсы: есть ли во Вселенной другое место, где ей хотелось бы жить?

Разве что — на Омеле, где она как-то отмечала Рождество. К тем планеткам, где проводишь праздники, всегда испытываешь особую нежность.

Тихая ночь, святая ночь

— Пожалуйста, укажите планету, с которой вы прибыли, — попросил автомат.

«Земля», — нажала Шивон.

Узкая кабинка с темно-бордовой занавеской напоминала одновременно аппарат «быстрого фото» и конфессионал тесной старой церковки в Баллиноре.

— Пожалуйста, выберите вашу конфессию, — сказал автомат.

Шивон выбрала «католичество».

— Пожалуйста, выберите язык исповеди...

«Английский, Северная Ирландия», — нажала она.

Голос, которым ее поприветствовал автомат, был действительно голосом ирландского католического священника — этакого отца О’Рейли, доброго и философствующего со своей паствой, втихую пьющего и ходящего на регби по воскресеньям. Типичного, одним словом.

Слишком типичного.

— Благословите меня, святой отец, ибо я согрешила, — сказала Шивон, опустившись на колени. — Последний раз я исповедовалась... очень, очень давно.

— Я слушаю, — сказал виртуальный отец О’Рейли.

Шивон уже почти открыла рот, чтобы изложить машине свои грехи, но отчего-то вдруг прихватило горло. Исповедальный автомат был освящен Ватиканом. Там решили устанавливать такие машины на дальнолетные корабли и «зимовочные» станции, опасаясь, что любовь к Богу у космонавтов пройдет согласно давнему земному принципу — с глаз долой... Шивон отчасти была с Ватиканом согласна. Она боялась улететь слишком далеко от Него. Но сейчас, склонившись у занавески, она отчетливо ощутила, что собирается исповедоваться аппарату «быстрого фото». Пластиковой кабинке.

Она не знала, что побудило ее прийти — в последний раз доктор Шивон Ни Леоч ходила к исповеди, будучи еще зеленой стажеркой, к живому отцу Гжезинскому. Но знала точно, что заставило ее выскочить из автомата, будто ошпаренной, — страх Божий. Подлинный страх.

«Исповедальню» поставили на пятом ярусе Лингвистической исследовательской станции на Омеле — планете, куда все они собирались переезжать. «Господь пошлет тебе покой, веселый человек», — напевали невидимые динамики в коридоре. Где-то там, на Земле, приближалось Рождество.

***

— Ну и почему я?

Вопрос был риторическим и просто ненужным — Шивон не собиралась отказываться. Но об этом спрашиваешь, когда тебя оставляют дежурить на Рождество.

— Потому что твоя очередь. Ты здесь год и еще ни разу не дежурила, — напомнила начальник станции. — Имей совесть.

— Она мне еще зачем?

— Здесь на Рождество сплошная благодать, — сказала начальник станции. — Наши соберутся по приемным центрам, станут пить и не будут ссориться с местными. У тебя есть все, что надо, половина роботов активирована, доктор Дюпре остается работать, ему документы в Галактическую аттестационную посылать до первого января...

— А врач?

— У нас же лингвистическая станция, Шивон. Будет нужен доктор — вызывай девятнадцатый галактический или гагаринцев. Аптечный отсек знаешь где.

— Еще кто-нибудь остается?

— А, ну да, — пробормотала начальник станции. — Мои стажеры, на четвертом ярусе. Двадцать особей, пятнадцать наших, пять ксено.

— Стажеры? Они что, и на Рождество практикуются?

— Все не так просто. За ними послали катер, чтобы отвезти на «Щербу». Там рождественская вечеринка для последних курсов. Но вокруг планеты сейчас заносы, со мной связывались с катера — даже в лучшем случае они будут здесь не раньше десяти вечера по местному.

«О вести утешения и радости», — пел динамик.

— Я похожа на воспитателя детского сада? — уныло спросила Шивон.

— Будут шуметь — прочтешь им лекцию.

— Как они?

— Да так себе. Хотя, казалось бы, все у них есть. Эмотивные сканеры, декодеры метафор...

— Мои университеты! Помнишь, как мы интонационные уровни карандашом рисовали?

— Помню. С крючочками. И лексикометрию на пальцах считали...

— И первые словари в «переводчики» забивали, поверх земных языков...

— Ага! И фонозаписи...

— ...на «костях»...

— А у этих — декодер метафор. Иисус Мария.

Начальник станции торопилась. Она должна была лететь на «Гринберг», чтобы встретиться с мужем. Они работали на разных кораблях, и у них все время не сходились орбиты, не совпадали вахты. Теперь она смотрела испуганными, но счастливыми глазами. И спешила.

— Если что-то случится — вызывай Центр. Хотя ничего не случится.

— Ну-ну, — сказала Шивон.

***

На самом деле Шивон никуда не собиралась. Не хотелось ей ехать на Первую Исследовательскую, где «зимовщики» радостно упьются по самую нейрофузу, отмечая первый год освоения Омелы. Ее это вполне устраивало — остаться на громадной, вмиг опустыневшей станции, бродить тенью отца Гамлета по зимнему Эльсинору, пробираться сквозь джунгли из серебряного «дождя», мимо шаров, таинственно мерцающих в свете генератора-ночника, будто маленькие неизвестные планеты. Вдыхать симулированный запах яблок и корицы. В тихой тоске по своей планете земляне украсили станцию так, что было не продохнуть.

— Межпланетный лингвистический центр, с вами говорит Лингвистическая исследовательская станция, Омела. Я — доктор Шивон Ни Леоч, идентификация — ЗЕЛ, первая категория. Сейчас — пятнадцать ноль-ноль, двадцать четвертое — двенадцатое — две тысячи сто двадцатого по времени станции и предположительному земному, принимаю дежурство.

— Слышу вас отлично, дежурный. Доложите ситуацию.

— Все спокойно.

— Нам докладывали о заносах возле Омелы. Обращайтесь, если возникнут проблемы. До связи, дежурный.