Империя

словно звери какие. Уже римлян тех, с нами пришедших, не осталось. Только несколько. Остальных убили и закопали вон там. Сами власть свою держат вместе с теми, кто им прислуживает из местных.

– А, что они?

– Они нужны им. Меньше говорить кто будет, да и управлять так легче. Любому можно рот заткнуть. Это ведь не чужие, как мы с тобой.

– Ты прав,- согласился Галлой, - но, что будем делать? Бежать?

– Куда?
– нервно спросил Плиний и огляделся.

– Думаешь, следят?
– спросил Галлой.

– Всего можно ожидать. Так куда бежать? Они повсюду побывали. Везде имена свои нарекли и обустроили власть по-своему. Нигде нас не примут.

– Есть еще места, - возразил Галлой, - не обо всех городах я им сообщил.

– Как?- удивился Плиний, - и ты позволил себе это?

– Да, позволил. С твоего согласия, - улыбнулся Галл, - я давно понял, чем здесь дело пахнет. Потому, прикрыл несколько городов и велел им самим по себе держаться и дожидаться моего прихода. Крайним же сообщил, что то уже конец земли, и я возвращаюсь. Сам же сделал иначе. Обошел их и двинулся дальше. Людей со мной немного было, да они все о том, что говорил, знают.

– А что, если они не пустят нас ко власти?
– предположил Плиний.
– Что, если они сами воцарились, как эти?

– Не думаю, - ответил Галлой, - Хотя все может быть. Ладно. Собирайся быстро и уходим, а то уже утро скоро и тебя хватятся.

– Я мигом, - вдохновился Плиний и исчез в темноте.

Через некоторое время он появился снова весь запыхавшийся и в поту.

– Что стряслось?

– Пришлось успокоить одну деву. Захотелось ей вдруг средь ночи. С испугу то и получилось. Довольна она и сразу уснула.

– Ты уверен?

– Да, вполне. Все спят.

– Ну, тогда двинулись.

Галлой позвал Фавна, и вскоре все втроем оказались за городской чертой.

– Куда пойдем?
– спросил Плиний.

– К холмам. Будем пробираться тем же путем, обходя города и не заходя в них.

– Тяжело это.

– Тяжело, но другого выхода нет.

И они решительно зашагали вперед, ведя за собой на узде лошадей, на которых взгромоздили все житейские запасы.

Город уже просыпался, когда послышалась сила нового толчка. Кое-что обрушилось и ударило Красса по голове.

– Это Везувий, - гордо сообщил он, поднимая над собой ударившую его часть, - это он говорит со мною таким образом и предлагает обозначить город по-новому в его хвалу, создав ему должное величие. Покоримся тому и упрочим славу. Город Помпей отныне именуется Везувий, а все, что под ним Помпеей.

Никто не возразил в то утро, и сам Помпей не проронил ни слова.

Уже не было того его величия, что прежде, уже не был он славным полководцем, ибо Красс покорил его, подчинил себе и его творцу Везувию, что по молчаливому преданию сотворил самого Красса.

Беглецы же уходили прочь и слышали силу толчка того у себя под ногами. Дико заржали лошади, а одна ив них поднялась на дыбы, сбрасывая амуницию на землю и рассылая ее вокруг, притаптывая копытами.

– Плохой знак, - проговорил Плиний, когда все то прошло.

– Плохой, - согласился Галлой и устремил свой взгляд на тот самый холм, от которого они убегали.

– Смотрите, - вдруг вскрикнул он, - гора проснулась. Вижу дымок, уходящий в небо. Прав, наверное, был тот старик. Нельзя беспокоить духа. Иначе он воссоединится с небом и создаст силу толчка. Уходим поскорее. Тут нам не место. Надо благодарить небеса за посланную нам удачу. Оставайся, Помпей, сам с собою. Нам не нужны твои страхи. Вперед, друзья. Нас ожидает другое. Думаю, что ждет хорошее впереди. Время покажет. А пока не будем терять его. Собирайте все и в поход.

Люди собрались и ушли, оставляя за собой лишь примятую копытами траву и часть того, что уже не соберешь. Они ушли, больше не оборачиваясь и не обсуждая все то. Им не жалко было покидать место. Жалко было своего труда и годы его созидания.

Так творится история многих городов. Так творится история жизни самих людей. И никому не хватает смелости остановить то и сделать что-то не так.

Только уход можно посчитать за смелый поступок или просто бегство. Так творилось тогда и до сей поры сотворяется вокруг.

И никто не повинен в этом, хотя виноваты многие. Так бывает по существу дел некоторых, и так обоснуется сама природа создания всяческих дел.

 И огорчаться на то мы не имеем права, ибо то наше и оно уже неотъемлемо. Потому, надо правильно пережить его, понять глубину тех самозваных чувств и достойно внести в саму память нашу, как узелок нового хитросплетения ума, как что-то хорошее, сотворенное когда-то и как какое-то величие того же ума от созидания рук творения его.

Город проснулся, проснулся и сам Везувий. То был действительно Бог для земли той, а еще пуще - истинный повелитель самих людей.

И они поклонялись ему, принося очередную дань, и они ожидали от него только тепла и ничего больше. Этим довольствовались и были рады.

Так было тогда, в то время буйства природы Земли и изменения ее внутреннего состава.

Где-то в глубине недр творились свои дела, подготавливая дань наружу. Где-то в небесах создавались свои пары, что уносили жизни с собой и возвращали их обратно уже в другую величину.

Так творилась природа, и создавалось новое чудо дня для людей и всего живого, но опасное для самой природы простого естества.

Но не будем омрачать событий и двинем следом за беглецами, по пути доставляя себе удовольствие от знакомства с новой средой и всем тем, что ее составляло на тот период неузнанного до сих пор времени естества человеческого.

Впереди показались горы, и убегавшие остановились.

Это уже было истинное препятствие на их пути и основное в деле свершения задуманного. То была дорога к их жизни, ведущая к своему концу и не усматривающая для них особых перемен.

– Путь свободен, - так сказал Галлой и решительно повел всех за собой.

PROSETERIUM  2

Завоеватели. Завоевания

Всякий, кому знаком смысл завоевания, относится к нему с трепетом и по-своему обустроенным понятием собственной справедливости.

У Галлоя и Плиния были свои критерии определения той самой справедливости, о которой идет речь.