Империя

– Стой прямо, когда с тобой говорит повелитель, – приказал холодный и жесткий голос Сципиона.

Публий не понял, как слуга Марка очутился за его спиной. Он вообще ничего не понимал – только боялся, очень сильно боялся.

– Презумпция невиновности, мой друг, – дело скользкое, – Марк проникал в его разум, влезал в самые потаенные уголки его сущности. – Нет, Публий, ты виновен. Ибо это мой суд, а в нем нет ни проволочек, ни корыстных защитников, ни продажных судей. Ты виновен в том, что скупал детей-рабов, насиловал их и издевался над ними. Виновен в том, что пренебрегал обычными человеческими правилами. И мне плевать на то, что ты не познал сущности и учений Его. Ты пришел сюда, потому что думал так же, как и Клементий. Однако, бросая псу кость, ты не становишься ему другом. Я, Публий, позволил вам достичь того, что вы имеете, только лишь с одной целью – возвысить Луция Корнелия до престола империи, чтобы под моим руководством и под моей опекой он стер вшивый человеческий род с этой планеты. Сам я это сделать не властен, а все потому, что Он слишком любит вас. Но вы – вы вполне подходите на роль самоубийц, ведь уничтожать представителей собственного вида вы умеете куда лучше других. Я отравлял душу Луция с самого детства, позволяя вам издеваться над ним. Я помогал ему выживать в самых немыслимых условиях, воспитывая в нем зверя, убивая в его душе все живое. Ты думаешь, я помогал Клементию, потому что Силан был мне другом? Нет. Мне нужно было, чтобы Луций испытывал к вам ненависть и, как следствие, стремился превзойти вас, стать лучше вас. Сейчас он почти готов, и вы мне больше не пригодитесь. Да и ему самому тоже уже никто не нужен, – Марк перевел взгляд на Сципиона. – Вот теперь можно, Абигор.

Сципион развернул Публия к себе лицом. Тот тряпкой болтался в его руке, белый, как его порванная тога.

– Пожалуй, для меня это слишком мерзко. А вот для него…

Сципион отшвырнул бедолагу в сторону. Послушный стул подскочил и ловко поймал Публия на месте приземления.

– По деяниям твоим и воздастся тебе, – прошипел неприятный голос Грешника за спинкой стула. Мерзкие корявые руки с длинными грязными ногтями легли на плечи Публия, а за ними показалось и лицо горбуна с разноцветными глазами. Его рот кривился в безобразной улыбке, обнажая длинные акульи зубы.

– Он твой, Авера. Прими его душу в свои объятия, – с насмешкой бросил Сципион.

– Как скажешь, Абигор, как скажешь…

Грешник хищным зверем закружил вокруг своей жертвы. Публий дрожал всем телом и невнятно причитал с закрытыми глазами. Внезапно существо замерло, затем медленно протянуло к его векам руки, открыло их и сорвало, словно бумагу, под истошный визг несчастного.

– Ха-ха-ха! Я не дам тебе пропустить самое интересное, дружок, – откидывая в сторону лоскуты кожи, прошептал ему на ухо Авера. – Знаешь, что я придумал для тебя? То, что ты любишь! Считай это моим подарком тебе, – он опустил руку в расплавившийся от его прикосновения лед мраморного пола, и достал откуда-то снизу длинный, заостренный с одного конца кол. – Нравится? Обещаю, он доставит тебе массу новых ощущений. Все, как ты любишь. Ха-ха-ха!

Луций сидел за столом. Рабов он разогнал: любил, чтобы Мария сама подавала ему еду. Девушка расположилась напротив, наблюдая за генералом, и не могла не замечать, как сильно он изменился за последние месяцы. Из полного жизни молодого человека Луций превращался в черствый, бездушный кусок плоти. Да, это по-прежнему был он, но какой-то другой. После каждой встречи с Марком он все больше и больше отдалялся от реальности, словно отодвигая свою физическую жизнь на второй план и погружаясь в иные, одному ему ведомые миры. Он бредил по ночам, кричал, постоянно звал кого-то, просил прощения, а на утро снова становился генералом Черного легиона – человеком, о котором люди говорили шепотом. Теперь он сидел перед блюдом и медленно проводил ножом по куску телятины. Мясо было слегка не дожарено, по волокнам сочилась кровь – так он велел его готовить раньше, но теперь при виде жаркого к горлу подкатила тошнота. В последнее время кровь вызывала у него отвращение. Но, что самое странное, только кровь животных. Как быстро все поменялось, слишком быстро! То, что раньше он считал недостижимым, теперь оказалось ненужным. Луций открыл глаза, отрезал кусок, с неприязнью сунул в рот и тщательно пережевал. Мария ждала от него теплого слова, похвалы, внимания, но он, холодный и погруженный в свои мысли, лишь с трудом глотал пищу и отрезал следующий кусок.

– Говорят, галлы подняли восстание, – как бы невзначай бросила Мария, пытаясь наполнить гробовую тишину теплотой разговора.

Луций перестал жевать, на секунду поднял на нее укоряющий взгляд и запил пищу вином.

– Все поднимают восстания против нас. Никто не желает подчиняться, все хотят править. Но ничего, скоро будет по-другому. Не беспокойся об этих ничтожествах: мои воины усмирят их. Клементий уже выдвинулся к ним со своим легионом, – генерал дернул шеей и сжал кулаки. – Кле-мен-тий… – растянуто и совсем тихо повторил Луций.

– Ты не рад этому?

– Рад? Я буду рад, когда приколочу к кресту этого ублюдка! Поняла?!

– Я не знала, извини, – испуганно и неловко оправдалась Мария.

– И ты меня прости, – Луций глубоко вздохнул. – Просто он… Впрочем, неважно, – генерал отодвинул от себя блюдо и быстро допил вино. – Да, галлы подняли бунт под предводительством Флорома и Сакровирома. Рейнский легион Клементия разобьет их.

– Тогда зачем Тиберий посылает туда тебя? Ты ведь и так постоянно в разъездах.

– Галлам на помощь выдвинулись повстанцы Бартуса. Мне нужно остановить их. Если они объединятся, подавить такое волнение будет намного сложнее. Извини, но мне пора идти: Цезарь ждет.

– Ты спешишь не к Цезарю. Ты спешишь к Марку, Луций.

– Он твой дядя. Что плохого в том, что мы с ним общаемся? Или ты забыла, кто нас познакомил?

– Я все прекрасно помню.

– Вот и отлично! – генерал вытер губы и швырнул салфетку на стол.

– Ты еще придешь, Луций? – спросила она ему вдогонку.

Он ушел, так ничего и не ответив. Мария закрыла лицо руками, несколько раз всхлипнула, но быстро совладала с чувствами и позвала рабов.

– Я помню все, Луций, помню даже больше, чем ты. Что он с тобой делает? Что он делает со мной? С нами?

Она отдала распоряжения слугам, а сама удалилась на террасу, где были разбиты огромные клумбы со всевозможными цветами. Это было ее любимое место для уединения – уединения слишком частого и слишком болезненного. Она рассматривала, как легко порхали над розами разноцветные бабочки, слушала, как монотонно жужжали пчелы и шмели, как где-то стрекотал застенчивый кузнечик. Идиллию нарушил большой ворон, который уселся метрах в десяти от нее на мраморную статую божественного Августа. Ворон крутил головой из стороны в сторону, и его глаза поблескивали, отражая дневной свет. Мария и птица некоторое время смотрели друг на друга, после чего ворон одобрительно каркнул, тяжело взмахнул крыльями, сделал круг и исчез. Ворон – птица смерти, переносящая души людей на своей спине в загробное царство. Так считалось в ее стране. Как давно это было. Она уже почти забыла, как выглядели ее родители, как она попала в рабство и стала танцовщицей, а затем и гетерой. Мария оборвала свои мысли: вспоминать этого ей не хотелось. Теперь она племянница Марка, самого могущественного человека в самой могущественной империи. По крайней мере, так думает ее Луций. Так он должен думать и впредь. В ее памяти снова возник тот страшный человек, Александр, чьи слова она не забудет никогда:

– Ты никто, усвой это и помни всегда. Скажешь ему хоть слово, похороним вас вместе. Не задавай вопросов, не ищи ответов – просто наслаждайся тем, что тебе предоставил хозяин, – его голос был спокойным и вкрадчивым.

Александр – человек не со своим лицом, так почему-то ей показалось. Больше она его никогда не видела, но его присутствие, а уж тем более присутствие «дяди» она чувствовала всегда, словно они были и не людьми вовсе, а призраками.

– Призраки, – тихонько прошептала она сама себе и ушла с террасы, чтобы развеяться на свежем воздухе.

В Риме гонки на колесницах устраивались главным образом на гигантском ипподроме Циркус Максимус, который вмещал более ста пятидесяти тысяч зрителей. Он располагался в долине между холмами Палатин и Авентин. Топот копыт, ставки, азарт – напряжение от разворачивавшегося на нем действа достигало такой концентрации, что, казалось, от него плавились камни трибун. Уделом возничих на скачках, как и гладиаторов на арене, была смерть. Люди жаждали крови, которая подпитывала их азарт, а без азарта не было денег. Четыре колесницы мчали по кругу. Зрители орали, сидя по четырем секторам, окрашенным в цвет колесниц: красный, зеленый, синий и белый. Ставки были сделаны еще перед заездом, и теперь им оставалось только в нетерпении ждать финиша и болеть за «своего» возничего. Понтий напряженно привстал со своего места, когда синяя колесница вырвалась вперед.

– Давай! Давай! Давай! Ну же! Ай, молодца! – брызгал он слюной в предвкушении выигрыша.

Складывалось впечатление, что синий сектор вот-вот взорвется от оглушительного и неистового крика. Остальные тоже орали – правда, не от радости, а от негодования. Болеть за что-то – значит орать, и неважно, побеждаешь ты или проигрываешь.

– Ах, красавец! Ну, каков красавец! Ну же, гони! Гони! – Понтий повернулся к сидящему рядом толстяку, хлопнул его по плечу и от радости поцеловал в лысую макушку. – Вот это мастер! Сейчас он всех сделает! Ха-ха-ха! Понтий – красавец! Ах, какой я молодчина! Да, Асмодей?! Умойтесь, неудачники! Синие впереди всех!