Империя

С победы над повстанцами Такфарината прошло почти две недели, а с момента похорон Ромула – всего три дня.

– Прощай, Ромул. Прощай друг и прости… – еле шевелил губами Луций, чтобы его никто не слышал. – Я не мог поступить по-другому. Она бы разрушила все, к чему мы стремимся. А ты бы никогда не простил мне того, что я с ней сделал.

Ромула провожали с почестями. Луций выгнал на траурную процессию почти весь Карфаген. Кто же не будет скорбеть в такой день, когда вокруг сплошь гвардейцы Черного легиона? Жрецы и уважаемые люди ходили на поклон к Аппонию, чтобы тот приструнил этого безумца Луция, но Аппоний даже не принял их, сославшись на недомогание. Да и что он мог сделать? Генерал прибыл сюда с одной целью – усмирить мятежников. И он усмирил. Причем не только их, но и своего собственного друга. Луций лично нес носилки с телом покойного. Бедро ныло и кровоточило, но он лишь стискивал зубы и не позволял никому сменить его. Впереди рабы несли факелы, их руки дрожали, пламя дергалось в разные стороны. В воцарившейся тишине слышалось, как ступает по улице каждый человек. Никто не осмеливался произнести и слова. При приближении процессии ставни на окнах закрывались. Люди были в ужасе от этого человека, они его боялись. Завернутый в саван Ромул неторопливо отправлялся в царство Плутона на плечах друга, который сам же и приговорил его к смерти. Он смиренно лежал, и каждая минута приближала его к моменту встречи с той, с которой он был так счастлив в последние месяцы. Теперь они будут вместе, как он того и хотел. Ее истерзанное тело Луций приказал выкопать, завернуть в чистый саван и положить на погребальный костер рядом с возлюбленным: она уже ждала его у жертвенника. Большая пирамида из дров, на которую возложили их тела, была украшена свежими кипарисовыми ветвями. Последние секунды пребывания их плоти в этом мире истекали.

В этот момент на Луция устремились тысячи глаз, тысячи молчаливых, беззвучных проклятий сыпались на его голову. Но ему было все равно. Перед его внутренним взором вокруг жертвенника в окровавленном платье бегала маленькая Юлия: «А я все бегу и бегу, а забор такой высокий… И дерево». Луций не шевелился. Жар от факела обжигал его лицо. Он закрыл глаза. «Мне придется делать страшные вещи». «Неужели настолько страшные? Разве, чтобы достичь своей мечты, нужно всегда убивать?». «Победителей не судят! Он бы погубил все, о чем вы мечтали! Выбора не было!», – голос Марка, четкий и убедительный, последним пробрался в его сознание. Сотни тысяч шагающих легионеров захватывали оставшиеся земли и славили императора Луция, покорителя мира.

– Прости, Ромул. У власти нет друзей, – прошептал сам себе генерал, подошел к погребальному костру и бросил в него факел.

Рваное пламя, хватаясь неровными языками за сухие бревна, пропитанные маслом, стремительно карабкалось вверх. Через несколько минут весь жертвенник был объят огнем. Он жадно пожирал дарованную ему пищу, нетерпеливо трещал и извергал из себя пепел, взлетавший почти до самых облаков. Луций молчал. Все молчали. Он увидел рядом неподвижные силуэты Маркуса, Мартина и Понтия.

«Видишь, Ромул, я не поскупился на твои проводы! Даже эта гетера лежит рядом с тобой! Все для тебя, друг, все для тебя…», – пронеслось в голове Луция.

В палатке кто-то закашлял, генерал вздрогнул, пришел в себя и поднял голову, осмотрев собравшихся исподлобья. Все стояли мертвенно-бледные. Луций щурил глаза, то ли ища взглядом того, кто его потревожил, то ли вспоминая, зачем всех собрал. Он был странный в последнее время. Все это замечали, даже он сам. Его мировоззрение стремительно менялось, человеческие ценности отходили на второй план. Он стал ощущать внутреннюю пустоту, чувствовать себя куклой – безразличной, безжалостной, бескомпромиссной. А что будет потом, когда он достигнет того, чего желает? И кто желает? Он или Марк? А может, этого желают все, просто боятся перешагнуть через мораль и человечность? А ведь всего и надо было, что убить собаку, преданного пса. А теперь он приговорил друга в наказание за двести голов отборных всадников. «Разве это была преданность? Нет!», – подумал Луций и сжал кулаки, его глаза наполнились яростью. «Цель оправдывает средства! Не я затащил его к этой нумидийской путане в постель! Сначала двести всадников, затем легион, а там и до меня очередь дошла бы!», – генерал встряхнул головой, отгоняя прочь ярость и лишние мысли, снова окинул всех взглядом и поднялся, опираясь о стол руками.

– Я собрал вас всех здесь для того, чтобы объявить благодарность! Благодарность от имени Цезаря! Ничтожные повстанцы разбиты! Да, Такфаринат бежал, но вы все знаете, кто отправился за ним в погоню: Ратибор не остановится, пока не покончит с ним. Поэтому, как только русич вернется с головой этого гада, мы отправимся обратно в Рим! Все, кто выжил, будут щедро вознаграждены! Павшие не будут забыты! Мартин?

– Да, Луций, – Мартин сделал шаг вперед и поприветствовал своего генерала.

– Наш легион потрепан, пополни его солдатами Аппония, – глаза Мартина округлились от удивления. – Скажи, что я приказал. Возьми самых лучших, отбери их сам.

– Все сделаю, – Мартин кивнул и поспешно удалился, чтобы выполнить приказ.

– Понтий, возьми себе помощников и подготовь корабли к отплытию. Проследи, чтобы воины в пути ни в чем не нуждались. Если вопросов нет, все свободны, ступайте. Маркус, ты задержись.

Луций остался наедине с братом в темном и душном шатре, который стал уже не только ставкой, но и домом генерала.

– Что не так? – немного склонив голову на бок, спросил Луций.

– О чем ты?

– Я же вижу, что ты меня избегаешь, не разговариваешь со мной. Ведешь себя, как обиженный мальчишка.

– А как я должен себя вести? По-твоему, было правильным убить собственного друга?! Мне он, конечно, был не так близок, но ты? Ведь ты вырос с ним! Вы все вместе выросли, а потом еще и сражались бок о бок! Как же так, Луций? Марк велел мне учиться у тебя, но чему? Убивать друзей?!

– Ясно, совесть проснулась. Думаешь, я не переживаю? Думаешь, мне не жаль его?! Но у меня не было выбора! Если бы я простил его, то все, конец! Понимаешь? Все подумали бы, что и им можно поступать так же! И что тогда? Что?! Ты забыл, что произошло с нашей семьей? С отцом? С Леонидом?

– Нет, я не забыл.

– Хорошо, что хоть этого ты не забыл! Я скорблю больше других о своем друге! Я поклялся себе очень давно, что все виновные в наших бедах будут наказаны, жестоко наказаны. Предавший один раз предаст и второй, и третий! Цезарь простил Брута, и чем все закончилось?! Нет, мой милый брат, лучше я буду любить Ромула в воспоминаниях, чем ненавидеть при жизни и ждать удара в спину! Я намного милосерднее любого из вас, так как я взял этот грех на себя! Вы все знаете, что я поступил правильно, но осуждаете, потому что он был нашим другом! Но это власть, Маркус, а у власти, как и у медали, есть две стороны. Но я несу это бремя и беру на себя ответственность за все! Так что не смей корить меня за смерть Ромула! – Луций в ярости ударил по столу кулаком так сильно, что находившиеся на нем предметы со звоном подпрыгнули. – Подойди сюда!

Маркус послушно подошел к брату и смиренно посмотрел на него сверху вниз.

– Держи.

– Что это? – Маркус недоверчиво посмотрел на свернутые бумаги.

– Завещание Ромула. Он оставил свое состояние тебе. Так что владей.

Ратибор сидел на корточках и привычными движениями скатывал запекшуюся на ладонях кровь, потирая руки. Конь переминался с ноги на ногу неподалеку, ожидая хозяина. Жара раскалила воздух до такой степени, что он обжигал не только лицо, но и гортань. Мимо проскакали два всадника, тянувшие за собой привязанного за ноги человека. Несчастный дико кричал, волочась по грубому песчанику и поднимая за собой клубы пыли. Лошади мчали во весь опор к большому валуну. Через несколько мгновений послышался глухой удар, сменившийся полной тишиной. Ратибор посмотрел, как его люди привязали к лошадям очередную жертву, затем смачно плюнул на ладонь и продолжил вытирать испачканные руки. Вскоре солдаты подвели к нему троих пленных без доспехов. У одного из них были порваны уши: видимо, римляне не слишком церемонились, когда снимали с него золотые серьги.

– Кто такие?

Ратибор выпрямился во весь рост, почесывая бороду.

– Приближенные Такфарината. Хотят поговорить с тобой.

– Поговорить? Ну, пусть говорят. Послушаем.

Один из пленников начал шепелявить на ломаной латыни. Кровь текла из его рта, в котором виднелись остатки зубов, чудом сохранившиеся после знакомства с всадниками Черного легиона.

– Не понимаю ни черта! Чего он там тявкает?!

– Говорит, что они вожди местных племен и хотят откупиться. Короче, предлагают дань за свою шкуру.

– Да-а-ань? Дань – это хорошо. Только проблема вот в чем, – Русич медленно размял шею до хруста в позвонках и сплюнул пленным под ноги. – Эта тварь, Такфаринат, причастна к убийству моего отца. Мне пришлось долго с ним беседовать, но я так и не узнал того, что мне нужно.

Он подошел к лежащему на земле изуродованному телу, в котором едва узнавался бывший лидер повстанцев. Мертвец был связан, вокруг него валялась срезанная лоскутами кожа. Ратибор с размаху ударил его ногой.

– Крепкий орешек оказался. Впервые вижу, чтобы человек сам себе откусил язык. Да и взгляд странный у него был, словно он боялся кого-то, но не меня, – Ратибор вытащил из-за пояса бумаги. – Так как больше я ничего у него не нашел, а сам он мне ничего не сказал, ответьте мне вы: что это?