Индульгенция для алхимика
Шрифт:
Шлеймниц вскинулся.
– Но дом аббат, вы же знаете...
– Тише, тише, сын мой, - отец Сулиус выставил перед собой аристократически узкую ладонь в защитном жесте.
– Знаю я, визитаторы тоже знают. Но... Миряне обсуждают бегство сестры Элизы не только в Гёттингене, эта скандальная новость, как зараза, проникла и в другие города. Еще бы! Впервые за триста с лишним лет, монахине, соблазненной пособником дьявола, удалось обвести вокруг пальца каноников Капитула и скрыться от инквизиторов. Такого удара по своему престижу Доминиканцы не потерпят. Рано или поздно ее найдут, определят наказание... Ты можешь остаться в Аллендорфе. Здесь, - настоятель выделил слово, - и в Романии, учиться тебе запрещено.
Густав соображал быстро.
– Дом аббат, выходит... я исключен... но могу учиться в другом месте? За пределами Марки? И там смогу получить священный сан?
– Да, любезный друг, ты все понял верно, - настоятель одобрительно кивнул, - Тебя убирают только из коллегиума, но не отрешают от служения святому Луллу. Алхимики нужны государству... и народу. Орден потратил много сил, времени, ему скандал не нужен, но и ждать, пока все закончится - не резон. Уедешь в Сецехов, Падую, Наварру... Или, если получится, найдешь Наставника поближе. Кхм. Возможно, кому-то из братьев Ордена, служащему в приходской церкви, нужен молодой помощник. Конечно, если сан позволит тому брать дисципулусов[10]
. Тогда через полгода святой Лулл получит нового дьякона, а через несколько лет, да поможет Дева Мария - плебана[11]
.
В комнате воцарилось молчание. Густав переваривал сказанное пресвитером. Исключили? Да разве это беда? Могло быть и хуже! Кричал бы сейчас под пыткой, например... А то, что нельзя учиться в Романии? Так даже хорошо. Уйдет из-под присмотра местных инквизиторов. Здесь ему и вправду покоя не дадут!
Просидевший в подвале половину декады, Шлеймниц оказался настроен решительно. Сейчас он был согласен идти куда угодно, лишь бы подальше от следователя:
– Я готов, дом аббат. Тут, в монастыре, не останусь. Куда посоветуете отправиться?
Пресвитер усмехнулся.
– Молодость, молодость... пора торопливых решений и безрассудных порывов, - патер взял перо, подвинул чистый лист пергамента.
– Ступай в Сецехов, он ближе всего. Хоть и через горы добираться... Я напишу ходатайство епископскому викарию, он выдаст разрешение и проблем в новом коллегиуме не возникнет. Правда, придется заглянуть в Мейссен... Но неделя - другая, тебя особо не задержит... Да! И облата[12]
забери, вместе с его зверюгой, - вспомнил, с чего начал, отец Сулиус.
– От этого Проша, толка, прости Господи... вред один от него, в общем. А от его жирной мартышки - еще больше, в который раз брат - апокризиарий[13]
жалуется, что на кухне безобразничает, - оживился настоятель, вспомнив проделки приблудного монастырского обезьяна.
Густав, смекнув, к чему клонит настоятель, аккуратно встал на колени и перекрестился.
– Отпустите грехи мои, дом аббат. Ибо даже левая рука не всегда ведает то, что творит правая... А на мне тень прегрешения сестры и проступки тех, за кого я в ответе перед вами и Богом. Смиренно прошу исповеди...
***
С Николасом Прошем, монастырским облатом по кличке "Проныра", личным фамулусом студиозуса и постоянной головной болью всего аббатства, Густав смог увидеться и поговорить только после сексты[14]
. Еще во время службы подал знак, Ник согласно кивнул, мол, "все понял", и из церкви они вышли вместе, забрав по дороге, рядом с кухней, еще одного, третьего своего компаньона, гомункула Адольфиуса.
Устроились на хозяйственном дворе, подле госпитальной прачечной. Сели на колоду для отбивки белья, греясь на веселом майском солнышке. Прош начал что-то выговаривать вечно голодному ручному обезьяну - лемуру.
Зверь из пробирки, вполуха слушая очередной разнос от поильца и кормильца, флегматично пережевывал кусок где-то подтибренного копченого сыра. Наконец, убедившись, что лишних свидетелей нет, Проныра отвлекся от воспитания подопечного кочкодана[15]и участливо заглянул в лицо Густава, по-дружески похлопав товарища по колену.
– Эк ты схуднул, бедняга! Не кисни! Пузо не болит? Инквизитор невинности не лишил?
– за свои идиотские шутки Николас уже не раз оказывался бит (и не только Густавом) но все никак не унимался.
– Иди ты!
– отмахнулся Шлеймниц, разыскивая в поясной кошелке кусочек сладкой просфоры, оставленной для Адольфиуса после святого причастия.
– Не пойду! Пока все не расскажешь, - чуть поморщился фамулус, наблюдая, как и без того откормленный до невозможности лемур одновременно запихивает в пасть обмусоленный сыр и булку.
– Отец Мартин про тебя все уши прожужжал. От злорадства, чуть не лопается: "Я давно говорил, что этого толстопузого гнать надо. Только не слушал никто. Так сейчас, под пытками, все выложит, инквизитор сразу поймет, какую бестолочь наш аббат под крылом пригрел!", - Николас очень похоже спародировал дребезжащий голос Наставника по рудам.
– Пришлось в пиво ему плюнуть, - продолжил облат.
– Не мог же я просто так терпеть, как при мне, моего же благодетеля хают.
Посмотрев на сморщенную, словно от зубной боли, физиономию своего товарища, послушник понял, что слегка перегибает палку и продолжил уже нормальным тоном:
– Давай, выкладывай с подробностями. Как отсидка прошла? На дыбу не вешали?
Студиозус вздохнул, передернул плечами, вспоминая мрачную подвальную келью.
– С подробностями - сильно долго будет. Расскажу... потом, постепенно. Ожиданием пытали, а хуже ничего нет. Про сестру спрашивали, куда они с Йозефом сбежать могли...
– Ну а ты?
– облат развернулся к приятелю.
– Я?
– Густав хмыкнул.
– Отправил их в Гданьск, к Хевелиусам. Правда, они года два, как померли... теперь даже Мастер экзорцизма допросить не сможет. В общем, обошлось. Пока обошлось, - уточнил Шлеймниц.
– У нас теперь новая проблема. Меня настоятель из коллегиума исключил... из-за сестры, в общем. Боятся, что к их рясам грязь прилипнет. Сначала я испачкаюсь, а потом и Орден замарается. Предложили на выбор: либо здесь сидеть, ждать, неизвестно чего, либо, в идти в другую школу. Так что, завтра мы с тобой в Мейссен отправляемся, а оттуда - в Ржечь, в Сецехов, - окончил доклад Густав, наблюдая, как у Проша изменяется лицо.
– Э! Подожди! Как так "мы с тобой"?
– фамулус едва не подскочил, перепугав резким движением задумчивого ковыряющегося в зубах Адольфиуса.
– А вот так, - студиозус вытащил из своей сумки кусок не раз чищенного пергамента и помахал им в воздухе.
– Подорожная на нас двоих. Отец Сулиус распорядился. В мое отсутствие тебя здесь терпеть не будут. А жирного, - Густав кивнул головой в сторону прислушивающегося к их разговору индрика, - тем более. В раз на жаркое пустят. Брат Юлиус давно на него ножи точит, обезьяньи мозги, говорит, деликатес...
– И вовсе он не жирный, - обиделся за погрустневшего лемура Николас.
– Он это... фигура у него такая!
– нашелся облат.
– Значит, нам вместе с тобой тащиться? В такую даль? Через Большой Хребет? Ох... бедные мои ноги... Бедные ноги... а может, мне срочно заболеть?
– Проныра решил сделать попытку хоть как-то открутиться от предстоящего похода.
– И не надейся!
– Шлеймниц энергично взмахнул рукой. Адольфиус, от осознания предстоящей перспективы, выпучил глаза так, что казалось еще чуть-чуть - и они вылезут из черепа и, издал короткий испуганный "хрю".
– Брат инфирмариус[16]