Индульгенция для алхимика

, друзья с жадностью набросились на еду.

Сосед - мартинианец, все это время со снисходительной улыбкой наблюдавший за голодным авралом троицы, дождался, наконец, когда компания насытится и задал интересующий его вопрос:

– Не каждый день встретишь обезьяну, запросто орудующую ложкой. Откуда вы ее взяли?

Густав, дожевывая хлеб с чесноком, выразительно посмотрел на Проша. Тот, звучно отрыгнул воздух, поставил кружку на стол, вытер губы рукавом подрясника и, вежливо ответил:

– История эта, уважаемый дом патер, весьма занимательна, грустна и поучительна. Произошла она в Арагоне, точнее - в Сарагосе, лет пять с тех пор уж прошло. Я, Ваше Преподобие, в ту бытность, оказался весьма беден, и пробавлялся, собирая милостыню на паперти церкви святого Стефана, где имелась кафедра фактотуров[42]

– бенедиктинцев. Возглавлял ту кафедру суффраган[43]

Ордена, почтенный профес Игнасио дес Мартинес, муж редкой учености и благочестия. Так вот.

Прош промочил горло.

– Сей ученый муж что-то там мудрил с гомункулусами. Не то хотел им крылья приделать, не то - третью ногу отрастить... Ага. И, как вам должно известно, дом патер, для создания этих самых существ, требуется человеческое семя. А профес Мартинес был мужчина в возрасте, чтобы не сказать - старый, кроме того - крайне благочестивый, и грешить, по примеру пастуха Онана, категорически отказывался, к чему призывал и своих студиозусов. Ага. А семя-то нужно! И откуда его взять? Выбрал тогда кафедральный дьяк троих с паперти, тех, кто почище, да помоложе, меня в том числе. И привел нас к суффрагану. Тут Его Преосвященство нам и объяснил задачу. Надо, мол, ваше семя, собранное в серебряные стаканчики. За то греховное деяние получите по два реала[44]

, а как опыт завершится - еще пять. Только чтоб никто из вас дурной болезнью не страдал, иначе, говорит, эксперимент не выйдет. Ну а что? Семь реалов - сумма приличная, а дело- то пустяковое, не такой уж большой грех... Мы и согласились.

Проныра допил кружку и налил еще, чтоб не пересыхал язык. Густав смотрел на него хмуро, но, не перебивал, видя, что рассказ патеру интересен.

– Через положенное время ловим мы того дьякона. Спрашиваем: "Что, мол, вылупились птенцы? Когда за деньгами приходить?" А тот нам и отвечает: "Приходите через три дня, только помойтесь, чтоб не вонять". Ну, сходили мы на Эбро, искупались, благо лето на дворе, а в указанный срок явились пред очи професа. Тот, значит, моих напарников похвалил, выдал им по пять реалов, и, сказал, что вызовет еще раз, когда гомункулусы подрастут. А на меня ругался, чуть не козотрахом обозвал, вместо денег дал мне вот этого, - ткнул пальцем в Адольфиуса, - и, сказал, чтоб я что хотел, то с ним и делал, мол, волосатые уроды ему не нужны. А я тогда не понял, что это обезьян, думал, что это гомункулус такой... маленький человечек, только обросший, ага. В нем роста две ладошки было. Ну и решил, что топить не буду, а выкормлю, все ж, от моего семени, считай, почти сын... пусть хоть и искусственным путем созданный. Ушел от професа чуть не в слезах. А когда дошло, кого этот старый... э... уважаемый дес Мартинес мне подсунул, стало уже поздно. Привязался я к обезьяну. Он мне как родной стал. Так вот и мучаюсь теперь... с сынком - лемуром, - закончил свою горькую историю Николас.
– Вы, Ваше Преподобие, человек состоятельный и не жадный, сразу видно. Может, угостите промокших студиозусов хорошим вином?

Милитарий добродушно рассмеялся. Выглядел он лет на сорок: узкое, худощавое лицо с большой залысиной, плавно переходящей в тонзуру, изрезано морщинами, крючковатый нос с широкими крыльями хищно изогнутый над тонкой полоской губ. Волосы вокруг макушки - черные, но изрядно посыпанные пеплом времени. Глаза - какие-то седые, выцветшие, с пронизывающим, цепким взглядом бойца. Острый и чуть выдающийся вперед подбородок выдавал жесткий характер. Похоже, что кто-то из его предков согрешил с арабистанкой, в чертах капеллана явно проглядывала южная кровь.

– Такой истории, - патер вновь коротко хохотнул, - отродясь не слышал. В ней хоть слово правды есть? Надо же! В Эрбо купался! Не замерз? Там вода ледяная, даже летом... Бог с тобой, наливай, - капеллан утер выступившие слезы.
– Эй, трактирщик!
– воин Христа указал на опустевшую бутыль.
– Повтори!

И, повернувшись к приятелям, продолжил:

– В следующий раз, когда будешь рассказывать эту драму судеб, говори, что твой писун ни на что не годен, а деньги упускать ты не желал. Вот и пришлось поймать обезьяна и взять у него семя насильно. Потом - подменить. Ха! Ведь всем известно, что от человека гомункулус будет человеческим, а не кочкоданским, - опять засмеялся милитарий.

Прош и Густав переглянулись и присоединились к священнику.

– Меня зовут Пауль фон Хаймер, - отсмеявшись, представился патер.
– Отец Пауль фон Хаймер, капеллан у его милости барона фон Граувица, если точнее, - воин отпил из налитого кубка.
– Мы возвращаемся домой, в Штирию, с большой ярмарки в Ростоке. А что делают в этом трактире два послушника святого Лулла?
– внимательный взгляд седых глаз переместился с Проныры на Густава, безошибочно определив по цвету рясы старшего компании.

– Ну, - Шлеймниц слегка замешкался, раздумывая, насколько можно быть откровенным, - Я - Густав Шлеймниц, субминистратум, а он, - кивок в сторону Проныры - Николас Прош, мой фамулус... мы студиозусы из Аллендорфского аббатства. Идем в Сецехов, в Ржечь, обучаться в тамошнем коллегиуме, отец настоятель распорядился.

– Вот как?
– священник удивленно поднял брови.
– Что, туторы в вашем монастыре настолько плохи, что не могут подготовить своих учеников к вступлению в Орден?

– Нет, конечно, - студиозус слегка смутился.
– Учителя вполне сведущи. У нас... на нас наложена епитимья[45]

... пройти рукоположение за пределами Романии.

– Ага, - мартинианец сделал еще пару глотков, - и связана она, скорее всего, с длинным языком вот этого юнгерменна, - указал подбородком на скромно потупившего глаза Николаса.

Густав слегка улыбнулся. Истинную причину похода называть не придется. Милитарий озвучил версию, чем она плоха? Если он считает себя проницательным, то пусть так и будет.

– Да, дом патер. Вы совершенно правы. Язык у моего товарища совершенно без костей. Даже если укоротить его на пару ярдов, оставшегося десятка футов ему вполне хватит, что бы довести до белого каления кого угодно, - студиозус мысленно себя похвалил. Ведь ни капли лжи, а их новый знакомец теперь совершенно уверен в правоте своих выводов.

– И что, вы действительно намерены перевалить чрез Хребет? Неужели поближе учиться негде?
– казалось, воин - монах заинтересовался. Прямой штурм скалистых перевалов, иногда взметающихся на пять тысяч ярдов, где вместо дорожной колеи - узкая тропа, или веревки, натянутые над пропастью, где на ночь нужно себя привязывать, а в случае дождя - ты почти покойник, под силу не каждому смельчаку. Даже вездесущие торговцы, готовые на любой риск ради барыша, - и те с неохотой соглашаются идти по такому "тракту".

– Придется, дом патер. Или пойдем к Северному Перевалу. Если только в мейссенском епископате не скажут, где найти Наставника по эту сторону Колючих гор, - вздохнул Шлеймниц.

– Решимость, достойная уважения, - одобрительно кивнул милитарий, допил кубок и сделал Прошу знак "наливай еще".
– Значит, твое послушание - стать служителем Лулла за пределами Марки? В коллегиуме, или у Наставника, не важно, главное - что не на Западе. Я правильно понял?

Густав неуверенно пожал плечами.