Индульгенция для алхимика

так вылечит, что зад пробкой затыкать придется. И обезьяну - тоже, - добавил студиозус, отгоняя ладонью от носа испорченный воздух.
– В общем, остаться не рассчитывай. Меня только задержишь. Смирись с судьбой и начинай собираться в дорогу. Ты понимаешь, о чем я?

Николас прикрыл глаза.

– Понимаю, не дурак. Раз уходим, то и монеты из тайника забрать надо. Денежки в дороге нужны...
– Проныра взъерошил отросшие до мочек ушей светло - соломенные волосы.
– С другой стороны, почему бы и не прогуляться? А то в Аллендорфе, если честно, уже поднадоело. В новиции я все равно не собираюсь, а разницы, где тебя рукоположат - здесь, или в Ржечи, особой не вижу. Главное, получить теплое местечко, что бы я, с твоей помощью, мог делать наш маленький гешефт.

Густав пожал плечами.

– Все в руках Господа. И моя карьера, и - твое благополучие. Лишь бы подальше от Sanctum Officium[17]

. Сходи в деревню, постарайся раздобыть продуктов. На монастырском пайке мы далеко не уйдем. А завтра к вечеру нужно добраться до Эрфурта, заночуем в монастыре Святого Августина.

– Может, лучше, в таверне?
– с надеждой забросил удочку Николас.
– Тебе, после подвала, полезно будет! Хорошо поужинаем, послушаем новости, выспимся на мягких кроватях, а не на соломенных тюфяках... с животом, набитым всякой дрянью, - добавил Проныра, уклоняясь от подзатыльника.

– Не богохульствуй, - Густав сурово пресек попытку облата пожить в роскоши.
– Господь дает монахам блага духовные, а не мирские. Нам предоставят кров, и пищу, благословленную настоятелем, а это будет получше еды, которая недавно тявкала или мяукала. А деньги нам потребуются, дабы не идти пешком. Или ты предпочтешь тащить Адольфиуса на закорках?
– и студиозус скептически уставился на фамулуса, как бы оценивая физические возможности последнего.

Уважения они не вызывали. Низкорослый и худой, с узкими плечами и тонкими плетьми рук, крупной головой с лохматой шевелюрой, стриженной "под горшок", большим носом, увенчанным очками в позеленевшей бронзовой оправе, за которыми прятались хитрые серые глаза, мясистыми, словно у мавра, губами, редкой козлиной бороденкой и шеей толщиной в черенок мотыги, облат, скорее походил на мокрого растрепанного воробья, чем на рыцарского тяжеловоза - дестриэ.

В ответ Николас покрутил указательным пальцем у виска, жест, у него означавший: "Ты что, рехнулся?", и высказался:

– Нет, положительно, тебе в голову иногда приходят светлые идеи. Правда, как мне кажется, тут ты печешься не только о моих, но и о своих удобствах. Это правильно... Так может, в деревне поспрашивать, вдруг, кто завтра в Эрфурт отправляется?

– Обязательно спроси!
– поддержал Густав.
– Не то мы к августинцам только на Петра и Павла[18]

поспеем. Даже если обезьян будет всю дорогу бежать.

Индрик, обиженный критикой в сторону своей персоны, выразил недовольство, показав студиозусу длинный коричневый язык. Густав только покачал головой. Проныра не раз утверждал, что лемур все понимает и может изъясняться жестами, которые он (Проныра) даже может перевести на человеческий язык. Но переводил редко, потому что перевод, как правило, получался очень уж похабный.

– Давай, дружище, собирай пожитки, - Шлеймниц встал с колоды.
– А я пошел к отцу - келарю, договариваться на счет вещей в дорогу...

***

На следующее утро, из открывшихся с рассветом ворот Аллендорфского аббатства, навстречу восходящему солнцу вышло три разномастных фигуры, бодро зашагавшие по дороге на Эрфурт. Вообще-то шагали только двое: один невысокий, тощий и нескладный, одетый в шерстяной коричневый подрясник, болотного цвета шаперон и, теплую войлочную жилетку, слегка не дотягивающую до хоппиланды[19]

; другой - плотный, широкоплечий, с вызывающим уважение и зависть брюшком, прикрытым серо-зеленой рясой и коротким плащом, на голове - серый пелеус[20]

. А третий... ростом едва около ярда, покрытый светло-серой и черной шерстью, с острой мордочкой, волосатыми ушами и выразительными янтарными глазами, размером своего пуза почти не уступающий самому здоровому в компании... в общем, раскормленный обезьян. Только наряженный в залатанные холщовые панталоны, мягкие кожаные сапожки на завязках и, передвигающийся вперед короткими скачками, а не степенным шагом, подобающим солидному члену монастырской братии.

Воздух оказался не по-весеннему холодным, на землю и ярко-зеленую траву легла изморозь, посеребрив их ледяным узором. Со стороны виноградников плыли клубы сизого дыма; монахи и конверзы[21]

, пытаясь уберечь молодые цветоносы от заморозка, жгли костры. Дорога вилась мимо окружающих монастырь огородов, постепенно сменяющихся полями, отдыхающими под паром или, засеянными черными бобами - любимым гарнирным блюдом брата - повара, втайне ненавидимым всеми остальными.

Отмахав около полумили, троица остановилась. Обезьян совсем выбился из сил. Николас, уже в который раз, просительным тоном обратился к Шлеймницу:

– Гусь[22]

, да возьми ты его уже! Ведь к Долговязому Отто опоздаем...

– Твой зверь, тебе и нести, - отрезал студиозус, поправляя котомку за плечами.
– Из Безансона нес? Нес. А сейчас чего? На моем хребте в Рай въехать хочешь? Хвост козлячий...

– Тогда он весил раза в три меньше, - Проныра подвинул съехавшие к кончику носа очки.
– Ну, давай, Гусь, что тебе стоит? Хотя бы до развилки. А там, до телеги, я уж дотащу, как ни будь, - своими стенаниями послушник мог разжалобить даже Великого Инквизитора.

– Точно?
– подозрительно уточнил Густав.

– Да точно, точно!
– успокоил облат.
– Перекресток примерно через милю будет.

Шлеймниц немного посопел, но в конечном итоге, сдался:

– Ладно. Уговорил, импур[23]

близорукий. Но, - студиозус поднял вверх указательный палец, - только до перекрестка. Дальше сам потащишь.

Николас, поглощенный отвязыванием от пояса небольшой кожаной фляги, в ответ только "угукнул". Промочив горло аббатским вином, не обращая внимания на жалобные хрюки Адольфиуса, с малых лет неравнодушного к алкоголю, фамулус, наконец, задал давно волнующий его вопрос:

– Как думаешь, они специально это все подстроили?
– свои самые большие тайны, внутри монастырских стен, приятели предпочитали не обсуждать. Никогда не знаешь, откуда могут расти уши.

– Наверняка, - Густав принял флягу и сделал пару глотков.
– Фу, еретика тебе в костер... кислятина...
– субминистратум закашлялся.
– Думают, что я знаю, где Элиза, и, покинув Романию, попробую с ней связаться, - вытирая выступившие слезы, студиозус вернул емкость хозяину.
– Ну... мы с тобой это уже обсуждали. Им не несчастная моя сестра нужна, а Йозеф...