Инсталляция

— Это будет больно?

— Что-о?

— Когда меня отключат от души? Это будет как… вилку из розетки?

— Не зна-аю, Гриш, не зна-аю…

— Боже… я не чувствую ничего… пустота… подкрадывается к челюсти…

Миша скосил взгляд куда-то и почесался.

— Ма-ало эликсира осталось. Больше такого не набодя-яжим!

То, как он это сказал, не терпело возражения. А если…

— Миша…

— Ась?

— Ты пробовал разное количество картошки?

— Э?..

— Ну, в студии. Убрать из мешка несколько клубней, добавить, перетряхнуть…

Лёгкий ступор на лице Миши взорвался неистовым восторгом.

— Гениа-ально! Это… Надо, надо, надо… Обяза-ательно! Как зако-ончим с тобой… Почти бесконе-ечные варианты… нюа-ансы…

— Миша… я не чувствую… челюсть….

— Что? А, сейча-ас!

Творец встал, ушёл с поля зрения и вернулся со старомодным шприцом с двумя «ушками» под пальцы. Внутри стеклянной колбы пенилась знакомая желтоватая жижа. Гриша не ощутил ни прикосновения, ни входа гигантской иглы в шею. Лишь через пару мгновений — болезненное покалывание от нижней челюсти до пальцев ног… точно многоножка пробежалась и ухнула в чёрную воду.

— Нет… разницы… — выдавил Гриша.

Миша повертел шприц перед глазами, вытянув в удивлении нижнюю губу, и растерянно поплёлся обратно.

— Не чувствю… язк… — промямлил Гриша, словно жуя этот самый язык, и с облегчением отметил, что это расшевелило творца.

«Ещё бы разок-другой…»

Гаврил

Всё как-то сразу пошло кувырком. В машину Гаврила затолкали головой вперёд, завелись чуть ли не с толкача и сразу встряли в пробку из двух столкнувшихся свадебных кортежей, чьи участники выясняли тонкости правил дорожного движения уже стенка на стенку. Двое полицейских не переглянувшись полезли в гущу событий, попробовали призвать к порядку, но, словив в челюсть, с чистой совестью перешли на более понятный язык — язык дубинок. За считанные минуты тусовка-потасовка перешла в горизонтальное положение. Руки на затылках связывали чем попало, даже шнурками с ботинок. Дождавшись бело-синего уазика, куда честной народ свалили штабелями, псы Абсолюта вернулись в машину и поехали дворами. Остаток пути прошёл под междометия и обрывочные, но красочные метафоры. Гаврил не разобрал, это они о драке, или просто о жизни и месте человека во Вселенной.

Везли его не абы куда, а в УВД, что на Острове. Снаружи это был огромный, весь какой-то пряничный особняк из красного кирпича — фантазия пришлых итальянцев на тему таинственной Moskovia и резиденция графа Серебрякова, разбогатевшего, совпадение ли, на серебряных рудниках. Внутри же всё выглядело отнюдь не так благолепно. Если коридоры могли похвастаться подзатасканным евроремонтом из середины нулевых, в изоляторах и большинстве кабинетов ещё зеленело облупившееся наследие Союза.

Сегодня жизнь здесь кипела как никогда. Даже в предбаннике под чутким надзором трёх сотрудников с автоматами столпилась небольшая вереница парней Йишмаэля, упёршихся угрюмыми взглядами в пол. Дежурный в зарешеченной будке оформлял их, не успевая протирать запотевшую лысину.

— Это, мля, ещё кто? — справился он, когда очередь дошла до бомжа.

— Гаврик какой-то, — ответил один из его эскорта. — Пруха говорит, замешан в сегодняшнем движе.

Дежурный расправил очередной бланк ребром ладони. Вздохнул, не поднимая с него глаз.

— Сектант? Боевик?

— Без понятия.

— Беса понятий знаешь куда засунь? Если я приткну сектанта к боевикам, или боевика к сектантам, сам потом будешь его от пола оттирать.

— Говорю, гаврик это какой-то. К остальным его.

— Тогда на стул, «остальных» у нас по остаточному принципу.

— Может, местный кто приглядит, мы…

Тут дежурный и уставил на него взгляд — взгляд человека, которого, защемив гениталии, обвинили в отсутствии эмпатии.

— Сам у них попроси… но я бы не советовал.

Глядя, какими волками сновали сотрудники по ту сторону турникета, Гаврил мысленно согласился. Его притащили к одному из стульев у стены, противоположной будке, и сели рядом, зажав с обоих боков локтями. Один сразу уткнулся в смешные видео с тюленями на смартфоне, второй прикрыл глаза, чуть вздрагивая от самых выделяющихся звуков. А фонило знатно: ругань, переругивания, топот, телефонные звонки, скрежет металла по металлу…

Семнадцать долгих минут спустя к ним вышло блёклое, как газетная бумага, лицо в сержантских лычках и сопроводило Гаврила за турникет. Чем дальше по казённому коридору, тем явственней пованивало носками, сигаретами и хроническими переработками. На пятом этаже они угодили в группку боевиков Стомефи, которые пузырили наглые глаза, несмотря на руки за спиной, да радостно блеяли от собственных шуток про мамаш. Сержант переступил их как лужу, задержал хмурый взгляд на Гавриле, но интерес у контингента тот вызвал чисто риторический, и потому не отстал.

Пройдя по коридору и завернув за пару углов, сотрудник встал возле серой бронированной двери и начал столь изнеможённо перебирать ключи, что бомжу показалось, он вот-вот прижмётся лбом к стене. За серой дверью последовала синяя, раскрыть которую удалось лишь как следует навалившись плечом.

— Сюда.

Неслучайно псы Абсолюта выбирали для «гостей» самые далёкие, самые забытые, самые загаженные кабинеты. Пара престарелых ламп дневного света гудит, изливается пылью на косой стол в пожелтевших бумагами, оседает на вздувшийся линолеум, в углу — обязательный сейф для бланков рапортов, которые пригодятся и на допросах, и при оформлении дел, а микроскопическое окно под потолком — за решёткой. Половина полок на этажерке, забитой пузатыми папками, скособочены, словно их пересчитывали чьей-то головой. На единственной голой стене — плохо вытертые пятна непонятного происхождения. Сержант указал Гаврилу на скрипучую табуретку напротив стола и, дождавшись, когда он сядет, вышел. Загремели ключи, отрезая бомжа от внешнего мира. Один он будет ровно столько, сколько нужно хозяевам этого места. Когда же они соизволят прийти, то начнут делать с ним в этой трухлявой, затхлой комнате всё, чего только вздумают. И самое жуткое, из-за целых двух накрытых группировок времени у них на него в обрез.

«Что с товаром?», задумался Гаврил. «Они его, конечно, припрячут так, что ни одна псина не вынюхает, но куда? Никитишна контактов не оставила… Аргх! Это всё имеет смысл, только если меня выпустят сегодня! Прухин, что ж ты именно сегодня вскочил, прыщ подкожный… К Никитишне, или лучше на «Долгие вязы»? Никитишна не факт, что будет знать, но узнает, но это время, да и стыдно вот так, дураком облапошенным, приходить… Откуда так дует?!»

Сидеть бы ровно до прихода следователя, но сквозняк пробирал до нервных колик. Гаврил подскочил, заметался взад-вперёд — шаг до стола, три шага до двери и обратно. Руки ерзали по предплечьям, разогревая, как только можно, а шестерёнки завертелись вокруг одной-единственной задачи — сгудинить поскорее из каменного мешка.

«Если хватит сил на решётку, не пролезу в это оконце… В дверь не проломишься, не в это время… Нашуметь? Заорать, что ли? А что сказать, когда придут? Гондрапин, скотина, кинул… Звонок попросить, как в фильмах? Но кому? Гондрапин? Озёрный, может… Нет. Пока лучший ход — ждать, когда угомонятся».

Круг за кругом, мысль за мыслью, а толку — как от пробежки в хомячьем колесе. Заметив краем глаза почерневшее окно, бомж понял, что кукует уже не первый час. Столько времени в дугу… Далёкий перезвон ключей заставил его облегчённо бухнуться на табуретку. Вторая дверь с натугой выдавила проём, тут же шваркнула обратно; в замке зашебаршил ключ. К столу прошёл рябоватый… — Гаврил глянул на погоны, — да, лейтёха, продребезжал стулом по полу и навалил поверх пожелтевших бумажек ворох своих, начав с деланным тщанием их изучать.

«Пусть нагнетает, зараза», ухмыльнулся бомж своему кривому и маленькому отражению в окне. Приятно было видеть дружеское лицо, хоть и своё собственное. «Не ментовка, а драмкружок какой-то…»

Молчанка тянулась, как хвост резинового кота, под шелест бумаги и мерзковатое поплёвывание на пальцы. Интерес на пёстром лице лейтёхи был таким искренним, будто он подменил дело распечаткой свежего романа Рассветова. Гаврил никогда не понимал, откуда такая шумиха вокруг этого писаки. Детективчики у него забористые, не отнять, но за что все эти внежанровые премии? В стране настолько обострился комплекс отсутствия нормальных классиков?