Инсталляция
Шрифт:
— Н-да, — оглядела официантов Фурия. — Сотрудников опять не хватает. Удваиваем нагрузку.
Те, на кого указывала холёная рука, получали по второй плашке с номером.
— …и ты, — ткнула она бордовым когтём в Гаврила. — Нет, стой. Твоё лицо незнакомо. Шаг вперёд!
Гаврил вышел из строя, уставившись прямо перед собой невидящим взглядом.
— Кто ты? — вонзились в него пасмурные глаза. Гаврил буквально мясом ощутил, как его пробуют на зуб. — Почему я тебя не знаю? Можешь отвечать.
— Я новенький.
— Выходит, я лично брала тебя на работу и теперь не могу вспомнить, кто ты? С моей-то идеальной памятью?
— Пять минут! — послышалось из-за двери.
— Так, ладно. Вместо этого
Фурия раздала ещё пару указаний и удалилась в зал, взойдя оттуда за кулисы. Гаврил поспевал следом и старался не глазеть на её подтянутый зад — такие спиной чуют, когда на них пялятся. В закулисье, среди рядов хабара на грузовых тележках, прикрытого чем-то вроде простыней, сновала пятёрка рабочих, наводя финальный марафет.
— Почему девятый стоит перед восьмым, а не после? Пятый прикройте, вон выглядывает. Эй, аккуратней! Колеса у шестой и одиннадцатой смазаны? Хорошо. Ты! Да, ты, не толпись.
Фурия руководила привычно, не сбавляя шага и словно даже не отвлекаясь от каких-то своих мыслей. Взглянув на миниатюрные часы на руке, она прихлынула к занавесу и обернулась вдруг на Гаврила.
— Ты. Вставай и дыши вон в том углу. Больше никаких телодвижений, всё понял?
Гаврил закивал.
— Вот тебе повезло, если ты правда устроен в Башне…
С этими словами Фурия продефилировала на сцену, подтянув свою и без того точёную осанку. Гаврил же, помявшись, направился, куда велено. Вспышка сквозь занавес с привкусом жжёного кремния, и над тишиной зала пронеслось:
— Дамы и господа! Приветствуем на ежегодном, уже две тысячи девятьсот семнадцатым Аукционе Потерянных вещей. Подумать только! Большая радость и не меньшая честь — увидеться снова под этой крышей…
«А перед серьезными дядями льём елей», хмыкнул Гаврил, разглядывая покрытый хабар перед собой. «Интересно, где тут моё? Хотя, чушь порю. На их месте я бы держал его не под тряпочкой и присмотром пяти не слишком надежных перчиков. И одного совсем подозрительного».
— …наши традиции…
«Тогда что? Пойти прогуляться, но когда меня хватятся? Если она только вступительное слово, то сразу, если же будет вести аукцион… Гм. Камеры здесь, похоже, везде. Чего я добьюсь? Ещё подозрений?»
— Мы также рады поприветствовать новых лиц…
Гаврил глянул вверх и сразу позабыл о своих измышлениях. Потолком здесь было толстенное стекло с размашистыми абстрактными узорами из позолоты, за которыми проглядывались побитые патиной шестерни, маятники, валы, обляпанные красным, а это что, мельницы?.. Откуда-то капало масло, расползаясь грязно-жирным прямо над задранной головой. Бомж опустил глаза. На душе защемило полузабытое чувство надломленной целостности.
«Останусь-ка я лучше где есть…»
— И первую секцию открывает велосипед с подспущенным, но целым задним колесом из-под зелёного забора на Кузоватовской!
Работяги встрепенулись, и один потянул ближайшую тележку на сцену.
— Напоминаем, торги первой секции проходят в рублях. Стартовая цена, если не оговорено отдельно — пятьсот. Вижу, пятнадцатый стол — пятьсот. Шестой — пятьсот пятьдесят… Пятнадцатый — шестьсот. Четвёртый — тысяча? Неплохо! Пятнадцатый — тысяча пятьдесят. Ещё ставки? Тысяча пятьдесят — раз, тысяча пятьдесят — два, тысяча пятьдесят — три… Продано! И велосипед с подспущенным, но целым задним колесом из-под зелёного забора на Кузоватовской уходит за пятнадцатый стол!
Таким макаром проползли следующие минут… тридцать? Сменяли друг друга грузчики, тележки с лотами и ставки, что однажды доползли до сумасшедших пяти тысяч — особую слабость гости питали к пакетам с неизвестным содержимым, но это в целом аудиальное для Гаврила действо навевало на него смутную скуку. Кому может понадобиться «грязная ряса со слегка потёртым правым рукавом» из мусорки на углу Бердышева и Тютчева? Что за пхурба? Что-то, наверное,
сельскохозяйственное, раз откопано в пшенице из элеватора. И ладно, кольца, серьги, телефоны, даже инструменты вроде ржавых молотков — но кроссовки без пары, за которые отваливали до двух тысяч, ключи от непонятно чего, очки с разбитыми стёклами, кости сбежавших от хозяев животных — всё это неизменно находило несколько безумных претендентов сразу. Поражала ожесточённая, почти как за потерянные пакеты, борьба за бутылки с недопитым пивом и водкой. Лишь один лот вызвал у Гаврила интерес, что он аккуратненько выглянул из-за кулис. «Типичным образчиком античного искусства Промзоны» оказалась статуя рабочего с оторванными руками, носом и вымытым дождями лицом. Выкупили её на седьмом столе за смешных двести рублей — стартовую цену пришлось снижать несколько раз.«Время…»
— Мужики! — подал голос бомж. Кто-то из рабочих машинально дёрнул головой в его сторону, а остальные зашикали, призывая понизить голос.
— Скоро уже вторая секция? — уже шёпотом продолжил Гаврил.
— Перерыв, — ответили мужики и посмотрели на вплывшую в закулисье Фурию. Жестом отправив их возиться с опустевшими тележками, та обратила свой раздирающий взгляд на Гаврила.
— За мной.
Спустившись обратно к кухне, она пошла дальше, сделала полукруг до пилястры, за которой оказалась дверь, отперла её ключом и вошла первой.
— Заходи, не мнись.
Видок из бойниц открывался гипериндустриальный. Ночь, город за гудроново-чёрной Каменёвкой, весь в сизой дымке, пульс пылающих магистралей… Когда Фурия подала газ в настенные лампы, гирлянды подвешенных во тьме желтоватых огоньков сощурились и отступили. Проявленный как сквозь старую плёнку кабинет мог бы показаться скудноватым, но отсутствие пространства сжало все эти полторы настенные полки, письменный стол с двумя креслами друг напротив друга, шкафчик и гигантский кактус на полу во вполне гармоничную композицию. Взгляд сразу цеплялся к инородному для этого места ноутбуку с кирпичом внешнего аккумулятора. Фурия с плохо скрываемым наслаждением упала в анатомическое кресло во главе стола, но, спохватившись, вспрыгнула к шкафчику. Тявкнули чуть заедавшие петли дверец.
— Когда мы тебя приняли?
— Одним из последних, наверное, — почесал затылок бомж.
— Дата!
— Не помню…
Фурия аж выглянула на него из-за открытой дверцы. Гаврил ответил самым оловянным своим взглядом. Серпы её бровей сцепились на переносице, и дама вновь зарылась в шкафчик. Вскоре на ноутбук бахнула увесистая картонная папка. Отстегнув пожелтевший шнурок, Фурия растеклась по анатомическому креслу и секунду с закрытыми глазами спустя принялась перебирать бумаги. Бомж пошаркал у кресла для посетителей, но не дождавшись приглашения, предпочёл остаться на ногах. Так к тому же проще драть когти… Ведь пока она возилась с личными делами, Гаврил перебирал сценарии своего позорного разоблачения. Может, сразу того — отпроситься в туалет? Упустить последнюю возможность исполнить долг, сохранив целостность шкурки… Глаза поднялись на Фурию, скользнули по шее, столь хрупко изгибающейся к затылку, и пожалел, что она слишком заметная персона на этом празднике жизни. Позвонить Краеугольным?..
«Почему я сразу… тупень!»
Гости они здесь нечастые, зато желанные, вмиг бы распутали клубок недоразумений вокруг товара. Но впишутся ли они за того, кто нарушил столько писанных и, главное, неписанных правил? Для Краеугольных это дело, без сомнения, важное, но не настолько, а ему оно стоило всего — и без того прожиханного бесконечными авантюрами имени. В Промзоне за смертью имени быстрёхонько следует смерть физическая. Прожихам последний снеговик руку не протянет…
Услышав скрип двери, он вздрогнул, а когда признал в вошедшем охранника, кишки его продуло несвежим морозцем. Фурия жестом повелела бомжу очистить горизонт. Разглядев посетителя, она поднялась, вышла за ним в залу и прикрыла дверь, навалившись снаружи.