Инсталляция

— Зря я туда попёрся…

— Правда? Почему?

— Дурацкая перестрелка…

— Что-то знаешь о ней?

— Если бы! Догнал бы машину до следующей станции. Эх, слишком много «бы» для того, кто зависает с голубыми кительками…

— Интересный ты парень, Гаврила, — сказал капитан, прикуривая от зажигалки. — Жаль, мы не встретились при иных обстоятельствах. Мало у нас на тебя времени… да и пространства. Знаешь, где бумажки заполнять перед уходом?

— Лично у вас я впервые, начальник, — просиял бомж.

Бумажки заполняли на первом этаже, в задыхающейся от пыли комнате вещдоков. Если б не форма на человеке за стойкой да затолканные куда-нибудь подальше от глаз наркотики, она бы сошла за склад разоряющейся курьерской службы. Гаврил строчка за строчкой изучил каждый документ — как он ни торопился, его не улыбало подписывать чистосердечные признания авторства участкового графомана. Но на сей раз обошлось без беллетристики. Когда с бюрократией было покончено, каптёрщик бухнул на стойку его драгоценную сумку. Гаврил бегло, но внимательно перетряхнул её и обнаружил пропажу только ополовиненной пачки жвачки. Позарился ведь кто-то на бомжацкое…

И вот, предъявив заполненный бланк вахтёру у турникета, бомж хлебнул долгожданного воздуха улицы. Стояла обычная для города светловатая темень, когда даже нависшая над крышами туча видна до последней прожилки. На крыльце он топтался не один — ещё какой-то товарищ в драной куртке шумно хлопал себя по карманам в поисках, очевидно, сигарет.

— Который час, уважаемый? — подошёл к нему Гаврил.

— Девятый, — буркнул, достав телефон, куряка.

— Благодарствую.

Хотя спешить уже, скорее всего, было некуда, плюнуть на всё и идти своей дорогой не получалось. Он вышел из-под козырька, задрал голову — снегопад вдалеке сверкал неоном, слюдой и фальшивым золотом — глянул вниз, на сплошной каменный забор, отделявший УВД от остального мира, и зашагал через подпёртую кирпичами дверь на проспект. Вокруг ни патрулей, ни случайных прохожих. Весь Чернокаменск сидит по домам да поздним работам, а он плетётся по заснеженной улице в ближайшую станцию метро.

Блокпост у входа демонтировали, однако внизу, под полупустыми сводами, нет-нет да мелькали граждане в синих фуражках. На «Долгие вязы» бомж прикатил, проклевав носом в вагоне, и без окололичностей пустился в туалет. Наконец-то… Кафель за тугой дверью оказался куда замызганней, чем на «Волхвах», да и сквозь хлорку отчётливо пробивалось несвежее.

— Драсти, — бросил Гаврил сантехнику, единственной живой душе в этом храме очищения, который, скрючившись на коленях перед писсуаром, ворочал неподатливые трубы.

Служитель метро бахнул газовым ключом об пол, улыбнулся вошедшему через плечо:

— Вежливость — дело хорошее.

…и продолжил свой самоотверженный труд. Сразу видно — наш человек, хмыкнул Гаврил, присев рядом на корточки.

— Есть чего от Никитишны?

— Но без пунктуальности… вежливость… не дело, — прокряхтел сантехник, работая ключом. — Уф.

— Моё опоздание носит пузо и синюю форму.

— Знаю, — вгляделся он Гаврилу в глаза. Труба под ухватистыми руками жалобно пискнула. — Как выйдешь, тебе прямо и немного направо.

— Замечательно!

Итак, товар перепрятали. Помотают сейчас от одного знающего человека к другому — дело обычное, тем более, когда вокруг шныряет полиция. Гаврил выскользнул из туалета; шаги его тихим эхом расползлись по выскобленным до блеска каменным коридорам. Достойная всё-таки пенсия у этих древних штолен…

Пройдя весь путь по указке сантехника, он упёрся в тупик. Не в дверь, не в перегородку — самую что ни на есть стену, проход к которой почему-то не запечатали. Четыре секунды растерянности, и от осознания, куда его послали на самом деле, бомж изверг сочный оборот и помчался обратно.

Туалет предусмотрительно пустовал. На месте писсуара — его бледные очертания на замусоленной стене, из трубы — ветхая тряпка, в зеркале — собственная перекошенная физеомордия. Провели!.. Подрезали на финишной прямой! Вот же…

— Сука!

— Кобель, — возразили из кабинки. От такого аргумента ярость Гаврила сдулась, как проколотый шарик. — Проходи, не стесняйся.

Голос незнакомый… Бомж подошёл к этой самой кабинке, третьей от входа и неуверенно дёрнул за ручку.

— Ты дурак? — высунулись из-под дверцы штопаные кроссовки.

Заперто. Тогда в соседнюю. Подумав, он закрылся изнутри.

— Садись, садись. Поговорим как цивилизаторы.

От взгляда на заляпанный унитаз Гаврил замялся. Всё бы ничего, но костюм… Надрав побольше бумаги, он расстелил её по ободку и совершил аккуратную, вдумчивую посадку.

— Ух-х!

— Быстро расслабился.

— Да мокро тут…

— Это к лучшему. Ты, говорят, ищешь посылку от бабушки Гоблин.

— И многие говорят?

— Кто надо.

— Ну, так?..

— Псы Абсолюта пронюхали про сквозные пути. Как — непонятно. В тоннелях разыгралось локальное «Ну, погоди». Пришлось укрыться у подземных рогачей.

— Твою налево!

— Выбора не было.

— Они забрали товар в качестве оплаты, — даже не спрашивал Гаврил.

— Да… — помедлили из соседней кабинки.

— Ну и что мне с вами делать? Товар прогажен ещё до опоздания, которое, к тому же, объективно…

— Объективно? Спорное утверждение, корешок.

— Ты?! — встрепенулся бомж.

— Нет. Один из нас. Куда рогачи сплавили твой «товар», известно. Сегодня в десять пройдёт аукцион…

— Могу предположить, что будет гвоздём программы.

— Вот и молоток.

— В Чёртовой башне?

— А где ещё?

— Уточнять — не материться. Время подскажешь?

В капель разболтанных сливных механизмов вползло ленивое шуршание по карманам.

— Начало в десять. У тебя тридцать семь минут. Я бы поспешил.

— Я бы тоже, — встал Гаврил, отряхиваясь от клочков налипшей бумаги.

За стенкой прогремел водопад сливаемой воды. Когда бомж выбрался к умывальникам, из третьей от входа кабинки не торчало ничьих кроссовок, а дверца повисла на петлях, приоткрытая.

Бывает…

Чёртова башня пребывала на отшибе Полуострова, в пяти минутах трусцой от станции «Ампир». Некогда высочайшее сооружение Чернокаменска влилось в россыпь многоэтажного новодела, и теперь лучший вид на неё открывался с другого берега Каменёвки. Могучая, грубо отёсанная, с нахлобученной как колпак крышей из алой черепицы, Башня хмурилась на город застеклёнными бойницами и упрямо проседала по полсантиметра в год. Пожалуй, единственным её украшением был ободок чёрного гранита под знаменитыми часами — очередной причудой петербуржского архитектора. В первую половину дня часы ходят против часовой стрелки. Достигнув двенадцати, они пробивают один-единственный раз и продолжают путешествие уже по привычной часовой, дабы, показав двенадцать, возобновить свой утренний маршрут. Стрелки ещё ни разу не доходили до венчавшей циферблат «13», хотя конспирологи из-под теплотрассы поговаривали, что с каждым годом стрелки заползают за двенадцать ровно на полсантиметра.