Инвалиды

Редакция газеты состояла всего из трех лиц: редактора-издателя, секретаря и репортера Васьки. Всех других сотрудников новый хозяин для сокращения бюджета рассчитал.

Воронин, хотя и носил скромный титул секретаря, но в сущности, подобно большинству секретарей в провинциальных газетах, представлял собою почти единственную и самую крупную величину редакции. Он был истинным редактором ее, самым усерднейшим сотрудником, публицистом, беллетристом, рецензентом, одним словом -- всем, чем угодно. С утра до ночи Воронин был занят газетой, отдавал ей всю свою душу.

Репортер Васька был создан самой газетою. Он вырос около газеты и типографии. Сперва он был мальчиком в типографии и учился "набирать", но искусство это ему не давалось, и Ваську перевели на побегушки: он разносил счета, ходил за справками, подметал пол в редакции, приводил в порядок газеты и переписывал то, что ему давали. Мальчик был шустрый, проворный, умел красиво писать и бойко читать... Васька рос и присматривался. Возросши среди газет, он начитался, освоился с духом "хронической литературы" и нахватался банальных выражений ее, в роде: "не мешает обратить внимание кому следует", "комментарии излишни", "прискорбный инцидент имел место" и т. п. Васька имел массу знакомств уличных, трактирных, вертелся на бирже и всегда имел массу самых свежих новостей, пикантных событий и сенсационных сплетен. Новый владелец газеты благоволил к Ваське, и Васька как-то вдруг, неожиданно, попал в "литераторы". Хозяин поручил ему бегать по мировым, получать торговые сведения с биржи и собирать полицейскую хронику.

Сам редактор писательством не занимался. Он только смотрел "в оба", чтобы писательство, всегда находилось в должных границах, т.е. чтобы оно не посягало на доходы и барыши и вообще причиняло никаких неприятностей ни ему лично, ни его супруге, ни родственникам, ни лицам положение и вес в городе имеющим. Для этого хозяину обязательно прочитывал "последнюю сводку" и выкидывал из номера все "неподходящее".

Странные отношения установились между членами редакции. Издатель и секретарь были вечно настороже по отношению друг к другу: издатель побаивался, как бы Воронин не "подпустил свинью", тиснув что-нибудь неподходящее, а Воронин побаивался того же со стороны редактора-издателя. Последний был убежден, что все стремления секретаря направлены к тому, чтобы как-нибудь провести его, а Воронин был глубоко убежден, что это необходимо и что иначе невозможно работать.

Что же связывало этих боящихся друг друга людей? Простая необходимость во взаимных услугах. Воронин был незаменимый труженик, ибо работал, как вол, за маленькое сравнительно вознаграждение, а издатель был необходим Воронину, как простой работодатель, капиталист. И эти люди, при всей неприязни друг к другу, при постоянных тайных опасениях и взаимном недоверии, не расходились.

Их отношения осложнялись еще присутствием третьего сотрудника -- репортера Васьки.

Васька имел вполне самостоятельный взгляд на газету; он видел в ней одну цель: "пробирать", "продирать с песком" -- как он выражался -- и сообщать исключительно пикантные новости, кровавые ужасы и невероятные случаи, и в этом отношении проявлял некоторую солидарность с хозяином, который постоянно твердил:

– - Ради Бога, побольше смеси и поменьше отвлеченных рассуждений!..

"Васька стоял в оппозиции к секретарю и в фаворе к хозяину. Издатель верил в Ваську больше, чем в самого себя. По временам, когда на издателя нападала "пьяная линия" и он не появлялся в редакции в течение цельной недели, -- Васька присматривал за секретарем и, в случае чего, моментально докладывал если не хозяину, то хозяйке. В это время Васька поднимал голову: его походка, тон, отношение к типографским служащим совершенно изменялись, делаясь величественно-снисходительными. Васька брал в руки "Московский Листок" и ножницы и, непринужденно расставив ноги в стороны, сидел в кресле за редакторским столом и сердито посматривал на секретаря.

Положение Воронина было мучительно-тяжелое. Страшные муки совести испытывал порой Воронин. Его грызла эта совесть при мысли, что, работая при таких условиях, он делается невольным сообщником кое-каких пакостей, играет в руку темным элементам, покрывает прохвостов и мошенников. По временам на Воронина находила страшная тоска, и он печально, вяло и неохотно ходил в редакцию, а оттуда возвращался измученный, усталый и злой. Упавши на кровать, он отказывался обедать и по целым часам лежал молча, с обращенным к стене лицом. Он думал о том, куда уйти и что делать?

А уйти было некуда, и никакого дела, кроме "свободной профессии" провинциального литератора, найти не представлялось возможности. Не было даже возможности сняться с места и уехать куда-нибудь: жена постоянно хворала, было уже двое ребят и очень много долгов -- они жили "вперед"...

Оставалось одно: направить весь свой ум, всю свою тактичность, энергию и хитрость на то, чтобы в газете не проскальзывало какой-нибудь чрезмерной пакости или подлости. На это и тратились, главным образом, силы и способности Воронина...

Когда пакость все-таки проскальзывала, -- Воронин прибегал к успокоению посредством алкоголя...

Зато, когда хозяин впадал в "пьяную линию", секретарь утолял свою литературную жажду... Однако, и в этом случае приходилось вести тонкую политику. Желая гарантировать себя от доносов газетного молодца Васьки, секретарь умеренно распускал вожжи, давая Ваське некоторую свободу ругаться и лягаться. Из двух зол приходилось выбирать меньшее. Васька был удовлетворен, смягчен и растроган и не бегал к хозяину, когда натыкался в сводке на резкие обличения заказчиков типографии, городского головы и приятелей издателя. Васька только задумчиво тряс головою и произносил:

– - Ну, и нагорит же нам с вами!

– - Ничего... Нельзя!..

– - Вы бы уж почище!
– - согласился Васька.
– - Все равно, семь бед -- один ответ... По-моему, уж если продирать, так продирать с песком. Ну, и я всыпал же содержателю "Батума!"... Не прочихается...

Вступив в некоторый компромисс с Ваською, Воронин делался полновластным лицом в редакции и спешил "насладиться". Газетка временно изменяла свою физиономию, принимала приличное обличье серьезной и искренней представительницы местных нужд и интересов...

Но вот появлялся издатель. В редакции наступало затишье. Васька говорил робко, кашлял в кулак и ходил на цыпочках. Наборщики ежились. Секретарь делался чрезмерно серьезным и молчаливым... Мало-по-малу все "беды", которые натворил Воронин в отсутствие хозяина, раскрывались и выплывали на поверхность. Хозяин становился день ото дня мрачнее, пыхтел все громче, швырял вещи и наконец "разряжался".

Начинались объяснения с секретарем. Сперва кричал только издатель, потом начинал кричать и секретарь. Васька незаметно, как-то боком, удирал из редакции и притворял за собою дверь.

– - Ругаются!
– - шепотом говорил он в конторе, махнув рукой по направлению редакции.

– - Пора бы оставить уж все эти идеи! Никому они не нужны-с!
– - кричал издатель.

– - Идеи тут ни при чем... Прошу их не касаться! Я ваших идей не трогаю...

– - Никаких идей у меня не было и не будет!
– - кричал издатель.

Воронин хватал шапку и уходил из редакции, сердито хлопая дверью, с твердым решением никогда уже более сюда не возвращаться.

Но ведь уйти ему было некуда!.. И на другой день утром он снова сидел за своим столом и молча "строчил" или резал газеты...