Ирландия. Тёмные века 1

Но когда деревенское ополчение собралось у центрального костра, выяснилось, что никакого набега нет.

— Где они? — прошипел Аэд, оглядываясь по сторонам.

— Там! — мальчишка трясущейся рукой указал на опушку леса.

В свете факелов мы разглядели троих оборванцев. Они стояли, пошатываясь, и явно не собирались атаковать. Один из них держался за бок, на его одежде темнело пятно — то ли грязь, то ли кровь. Двое других выглядели не лучше: бледные, измождённые, с пустыми взглядами.

— Это не викинги, — пробормотал кто-то сзади.

— Бродяги, — добавил другой.

Ополченцы опустили оружие, но напряжение не спало. Бродяги в тёмные века были не лучше волков — голодные, отчаянные, способные на всё. Один из чужаков сделал шаг вперёд и что-то сказал на ломаном наречии. Я уловил только слово «еда».

— Прогоним их, — предложил старейшина, старый Дубтан.

Но отец внезапно опустил топор.

— Они не опасны.

— А если это разведка? — возразил кто-то.

— Тогда бы они не светились, как факел в ночи, — фыркнул Аэд.

В конце концов, бродяг прогнали, но не без жалости. Мать бросила им краюху хлеба, которую один из них поймал на лету, словно пёс. Они исчезли в темноте так же быстро, как и появились.

Деревня постепенно успокоилась. Костер потушили, люди разошлись по домам. Но я не мог уснуть.

— Почему ты их пожалел? — спросил я отца, когда мы остались одни.

Он долго молчал, чиня старую сеть при свете лучины.

— Потому что сам был таким.

Я удивился. Аэд при мне не рассказывал о своём прошлом.

— Когда мне было немногим больше чем тебе сейчас, мою деревню сожгли. Я выжил чудом, скитался, голодал... — он резко оборвал себя и ткнул спицей в сеть. — Эти трое — не воины. Они просто потерялись. Я кивнул, но в душе не мог избавиться от мысли: а что, если завтра придут настоящие викинги?

Утро началось с тревожных новостей. В соседнюю деревню, что стояла ближе к побережью, действительно наведались норманны. Они не стали жечь дома, но забрали весь скот и двух девушек.

— Значит, вчерашние бродяги были их разведкой, — мрачно заключил Дубтан.

Ополчение снова собралось, но на этот раз уже не для того, чтобы прогонять бродяг. Стали думать, как защищаться.

— Нам нужны укрепления, — сказал Аэд.

— И оружие, — добавил кто-то.

— А ещё лучше — уйти в глубь леса, пока не поздно, — предложила мать, но её тут же осадили.

— Мы не побежим!

Споры длились до вечера. Я слушал, но почти не вмешивался — всё ещё плохо понимал язык. Однако одно стало ясно: опасность близка, и готовиться надо сейчас.

Перед сном отец положил мне на лавку нож. Величайшую ценность по нынешним временам, такие ножи я видел только у отца и старосты деревни.

— Научись владеть им.

Я сжал рукоять. Металл был холодным, но в груди горело что-то новое — решимость.

— Научусь.

Нож в это время не просто предмет. Это статус. Нож — это оружие, и оружие дорогое. Только свободный человек мог носить оружие, те кто победней ходили с посохом или дубиной, а деревенские богатеи с ножом. С мечом в нашей деревне людей не было. Рабам же запрещалось иметь любое оружие. За нож могли убить, чтоб забрать его с трупа владельца.

***

Прошло ещё две недели. Каждый день я прислушивался к разговорам, ловил новые слова, пытался складывать их в предложения. Но этого было мало. Я чувствовал себя глухонемым, отрезанным от мира, который теперь стал моим. Мне остро не хватало информации. Я ощущал информационный голод. И тогда я вспомнил о латыни.

Однажды вечером, когда мы сидели у огня, отец чинил сеть, а мать пряла шерсть, я набрался смелости и спросил:

— Отец, а говорят ли в монастыре на латыни?

Аэд поднял глаза, удивлённый моим вопросом. Его пальцы на мгновение замерли, а затем снова задвигались, проворно сплетая узлы.

— Говорят, — ответил он. — Но зачем тебе это?

— Я хочу выучить её, — сказал я твёрдо. — Латынь — язык учёных. Если я научусь, смогу читать книги, понимать больше. Может, даже стану писцом. Мать перестала прясть, её серые глаза изучали меня с неожиданной теплотой.

— Ты серьёзно? — спросила она.

— Да, — кивнул я. — В монастыре в пяти милях отсюда учат. Я слышал, как старейшины говорили об этом. Отец вздохнул, отложил сеть и почесал бороду.

— Обучение стоит дорого, Бран. Хотя… Монахи берут не только монетой, но и товаром. Шкурами, зерном...

— У нас есть шкуры, — быстро сказал я. — И я буду помогать ещё больше. Ловить рыбу, ставить ловушки... Аэд задумался. Я видел, как в его глазах борются сомнение и гордость. Наконец, он кивнул.

— Хорошо. Завтра пойдём к аббату. Но если он откажется — забудь об этом.

***

Монастырь Глендалох оказался небольшим, но крепким. Каменные стены, крытая соломой церковь, несколько хозяйственных построек. В воздухе пахло дымом, воском и чем-то травяным. Нас встретил монах с бритой головой и пронзительными голубыми глазами.

— Вы к аббату? — спросил он, оглядывая нас.

— Да, — ответил отец. — Мой сын хочет учиться.

Монах кивнул и повёл нас внутрь. Аббат оказался мужчиной лет пятидесяти, с живыми глазами и бородой, посеребрённой сединой. Он сидел за столом, со множеством свитков, и что-то писал. Когда мы вошли, он отложил перо и улыбнулся.

— Аэд, давно не виделись. Как дела в деревне?

— Живём, — коротко ответил отец. — А вот мой сын, Бран, хочет учиться латыни.

Аббат перевёл взгляд на меня. Его глаза были тёплыми, но проницательными, будто он видел меня насквозь.

— Почему латынь? — спросил он.

— Потому что это язык знаний, — ответил я. — Я хочу понимать больше, чем могу сейчас. Аббат задумался, постукивая пальцами по столу.

— Латынь — язык сложный. Ты готов трудиться?

— Да.

— Хорошо, — улыбнулся он. — Приноси две шкуры зайца в месяц и работай в огороде три дня в неделю. Остальное время — учёба.

Отец кивнул, очень довольный условиями, он то рассчитывал на гораздо более высокую плату и морально готов был платить и серебром. Так начались мои дни в монастыре.