Ирландия. Тёмные века 1

Я задумался. Может, римляне использовали уголь? Но где его взять здесь?

— Попробуем еще раз.

Вторая попытка. Мы затопили печь смолистыми сосновыми поленьями, дали ей прогреться до красноты. Тесто замесили на теплой воде — так оно поднимется быстрее.

И...

Запах.

Сладкий, густой, как мед. Он разлился по монастырю, привлекая даже тех, кто никогда не интересовался нашей стройкой.

— Получается! — закричал один из послушников.

Я открыл заслонку.

Буханки были золотистыми, с хрустящей корочкой. Я разломил одну — мякоть белая, пористая, горячий пар вырвался наружу.

— Попробуй, — протянул я аббату.

Он откусил.

— Хорошо, — сказал просто.

В его глазах читалось больше: это был успех.

На следующий день мы испекли пятьдесят буханок. Их раздали монахам и послушникам. На третий день — сто. Через неделю печь пекла без остановки. Мы заняли еще работников: месильщиков теста, дровосеков, разносчиков. Сняв их с обработки полей. Главным пекарем стал Конхобар, монах средних лет, он раньше помогал монастырскому повару в торжества и праздники, с выпечкой. Конхобар, был очень благодарен мне, что дал ему своё и такое важное дело, которое он полюбил всем сердцем, он раньше тяготился подчинённым положением у повара, так как они были одного возраста и пришли в монастырь Глендалох одновременно. Послушники же дрались за возможность работать с выпечкой, хоть этот труд был и тяжел, но гораздо легче чем в полях, да и голодным точно не останешься. Так что у Конхобара была возможность выбрать себе лучших помощников.

Ночью, когда печь пылала, а вокруг суетились тени работников, я сидел в стороне, наблюдая. Печь для легиона теперь кормила нас, но не это было моей задумкой. Идея пришла ко мне внезапно, как вспышка молнии в ночи. Когда только впервые увидел схему в этом свитке. Но как сохранить тепло, чтобы буханки не остыли по дороге? Горячий хлеб будет гораздо лучше продаваться. Ответ нашёлся в той же свитке, где была схема печи. Там упоминались повозки с двойными стенками, промежутки между стенками заполнены сеном или соломой — древний аналог термоса. Я тут же схватил зачернённую дощечку и начал мелом чертить. Конхобар, заглянувший в библиотеку с очередным отчётом, застыл на пороге, уставившись на мои каракули.

— Что это? — спросил он, указывая на схему.

— Наш путь к богатству, — ответил я, не отрываясь от работы. — Повозка, которая будет хранить тепло. Мы сможем продавать хлеб не только здесь, но и в других деревнях. Свежий, горячий, прямо из печи.

Конхобар медленно кивнул, хотя в его глазах читалось сомнение.

— Кто будет делать такую повозку?

— Плотник из деревни. Тот, что строил телеги для сбора урожая.

— А если он откажется?

Я ухмыльнулся.

— Он не откажется. У нас есть хлеб, а у него — голодные дети.

На следующий день я отправился в деревню, взяв с собой две буханки — одну для плотника, другую для его семьи. Мастер Эрк, коренастый мужчина с руками, покрытыми рубцами от топора, встретил меня на пороге своей мастерской. Запах смолы и свежей стружки витал в воздухе.

— Зачем пожаловал, монах? — буркнул он, но его взгляд сразу упал на свёрток в моих руках.

— Хочу заказ, — сказал я, разворачивая ткань и показывая хлеб. — А это — аванс.

Эрк взял буханку, понюхал, отломил кусок и засунул в рот. Жевал медленно, словно оценивая не только вкус, но и мои намерения.

— Какой заказ? — спросил он наконец.

Я развернул схему.

— Повозка. Но не простая. — Я ткнул пальцем в чертёж. — Двойные стенки, пространство между ними заполнить соломой. Дно и крышка — тоже двойные. И дверца, которая плотно закрывается.

Эрк склонился над схемой, его брови поползли вверх.

— Для чего такая?

— Чтобы хлеб не остывал.

Он хмыкнул.

— Хитро. Но сложно. Дерева уйдет вдвое больше.

— А платить я буду хлебом. Каждую неделю. Столько, сколько нужно тебе и твоей семье.

Глаза плотника заблестели. Голодные времена делали людей сговорчивыми.

— Ладно. Но мне нужен помощник.

— Возьми своего сына. И ещё — сделай внутри полки для поддонов. Чтобы хлеб можно было ставить прямо из печи.

Эрк кивнул.

— Через неделю будет готова.

Повозка получилась даже лучше, чем я ожидал. Эрк выстрогал её из сосны, а щели промазал смолой, чтобы тепло не уходило. Внутри были установлены деревянные кронштейны для поддонов. Когда я впервые загрузил в повозку горячие буханки и закрыл дверцу, то через два часа они были всё ещё тёплыми, словно только что из печи.

Теперь оставалось самое главное — рассказать о новом товаре. И здесь мне помогли деревенские мальчишки. Голодные, шустрые, вездесущие — они были идеальными глашатаями.

Я собрал их у монастырской лавки, держа в руках свежую буханку.

— Кто хочет хлеба? — спросил я.

Рук поднялось штук десять. Глаза горели, как у волчат.

— Бегите по деревне и кричите: «В монастырской лавке продают свежий хлеб! Горячий, как солнце!» Кто громче крикнет — получит четверть буханки.

Мальчишки переглянулись, потом рванули вперёд, как стая гончих. Их крики разнеслись по всей деревне, разнося весть быстрее, чем любой гонец.

— «В лавке монахов хлеб! Горячий!» — орал рыжий парнишка, прыгая по лужам.

— «Свежий, как утро!» — подхватывал другой, размахивая руками.

К вечеру о хлебе знала каждая семья. А на следующий день у монастырской лавки выстроилась очередь.

Первой покупательницей стала жена старосты — важная женщина с тяжёлыми серебряными серёжками.

— Правда, что хлеб горячий? — спросила она, приподнимая нос.

— Убедитесь сами, — ответил я, открывая повозку.

Пар и запах свежей выпечки хлынули наружу. Женщина ахнула, протянула руку и тут же отдёрнула пальцы — буханки были действительно горячими.

— Две, — сказала она, доставая из складок платья медную монету.

Я завернул хлеб в чистую ткань и передал ей.

— Приходите завтра. Будет ещё свежее.

Её примеру последовали остальные. К полудню повозка опустела.

Три дня такой торговли — и в округе не осталось никого, кто не знал бы о монастырском хлебе. Мальчишки продолжали бегать по деревне, рекламируя товар, а я тем временем усовершенствовал систему.

Ночью мы пекли хлеб, на рассвете грузили его в повозку и отправляли в ближайшую крупную деревню — Арду. Дорога занимала два часа, но благодаря теплоизоляции хлеб прибывал почти таким же горячим, как при выпечке.

Первое время люди не верили своим глазам.

— Как это возможно? — спрашивали они, разворачивая ткань и видя пар, поднимающийся от буханок.

— Чудо, — отвечал я, ухмыляясь.

Но чудо было рукотворным. Трудом, расчётом и жаждой выжить в этом жестоком мире. Аббат, наблюдавший за всем со стороны, однажды подошёл ко мне после вечерней молитвы.

— Ты сделал великое дело, Бран, — сказал он тихо. — Монастырь Глендалох теперь не просто существует — он процветает.

Я кивнул. В голове уже роились новые планы. Ветряная мельница для помола зерна. Дороги, чтобы расширить торговлю. Возможно, даже своя монета, так как в деревнях было очень плохо с наличностью и процветал бартер. Но всё это — потом. А пока я смотрел, как мальчишки бегут по улице, крича о свежем хлебе, и чувствовал, что впервые за долгое время я не просто выживаю — я живу. И это было куда важнее любых денег.