Ирландия. Тёмные века 1

За следующий месяц мы продавали с повозки хлеб ещё в десяти окрестных деревнях, постепенно вышли на запланированный объём в две с половиной тысячи буханок в сутки, при том, что сам монастырь потреблял не больше ста. Для этого потребовалось больше повозок, так что у деревенского плотника была возможность отличного заработка. Причём каждую следующую повозку он делал всё лучше и лучше, разговаривая с теми, кто ими пользовался, выясняя чего им не хватает.

***

Мы с Конхобаром сидели на грубо сколоченной скамье у печи, которая уже успела покрыться слоем сажи и копоти. Вокруг суетились послушники, перетаскивая мешки с мукой, а в воздухе стоял густой запах горячего теста и дыма. Перед нами лежал кусок чёрной доски с набросками — моими каракулями, изображающими схему будущей пекарни.

— Сомневаюсь я, что это будет нормально работать, — Конхобар склонился над чертежом, его густые брови сдвинулись в недоверчивой гримасе. — Люди привыкли делать всё сами: месить, формовать, сажать в печь. А тут…

— А тут каждый будет делать только одно, — перебил я, тыкая пальцем в схему. — Вот смотри: один только замешивает тесто. Второй — раскатывает. Третий — режет на куски. Четвёртый — укладывает на поддоны. Пятый — ставит в печь.

— И что это даст?

— Скорость. Чистоту. И меньше ошибок.

Конхобар нахмурился. Он был человеком старой закалки, привыкшим к тому, что пекарь — это мастер, который контролирует всё от начала до конца. Моя идея разделения труда казалась ему странной, почти кощунственной.

— А если кто-то заболеет? Или устанет?

— Тогда его заменит другой. Главное — чтобы каждый знал только свою часть.

Он задумался, почесал бороду, потом неохотно кивнул.

— Ладно. Попробуем. Но если через три дня ничего не выйдет — вернёмся к старому.

— Договорились.

На следующий день мы собрали всех работников и объяснили новую систему. Послушники переглядывались, некоторые хихикали — им казалось, что это какая-то игра. Но когда началась работа, игра быстро превратилась в хаос.

Тот, кто месил тесто, делал это слишком медленно. Тот, кто резал, не успевал за раскатчиком. А укладчики поддонов путались, ставя их то криво, то вверх дном. В итоге половина хлеба подгорела, потому что печник не успел вовремя вынуть его из печи. Вечером Конхобар сидел с каменным лицом, а я скрипел зубами, разглядывая гору испорченного хлеба.

— Ну что, Бран? — спросил он с едва скрываемым торжеством. — Возвращаемся к старому?

— Нет, — я резко встал. — Мы просто неправильно распределили людей. Завтра попробуем иначе.

На этот раз я поставил самых сильных на замес теста, самых ловких — на раскатку, а самых внимательных — на укладку. Также я добавил ещё одного человека — «контролёра», который следил, чтобы тесто не залёживалось и вовремя попадало в печь.

Работа пошла быстрее, но теперь возникла другая проблема: между этапами образовывались заторы. Те, кто резал тесто, не успевали передавать его укладчикам, а те, в свою очередь, толпились перед печью, мешая печнику.

— Надо разнести рабочие места дальше друг от друга, — сказал я Конхобару. — Чтобы не было толкотни.

Он вздохнул, но согласился.

Мы переставили столы так, чтобы между ними было расстояние. Теперь поток выглядел так:

Замес — в одном углу.

Раскатка — в шаге от него.

Нарезка — дальше, у противоположной стены.

Укладка на поддоны — рядом с печью.

Пекарь — только он имел право открывать заслонку и ставить хлеб внутрь.

И — о чудо! — система заработала.

Тесто шло по цепочке, как вода по ручью. Никто не толкался, не путался. Каждый знал своё место. И самое главное — хлеб больше не подгорал.

— Чёрт возьми, — пробормотал Конхобар, наблюдая, как послушники, будто заворожённые, передают друг другу буханки. — Это… Это действительно работает.

Я ухмыльнулся.

— А ты сомневался.

Следующие недели мы потратили на то, чтобы довести систему до идеала.

— Вот здесь надо поставить ещё один стол, — говорил я.

— А здесь — крюк для вёдер с водой, — добавлял Конхобар, уже втянувшийся в процесс.

Мы экспериментировали с количеством людей, с расстоянием между столами, даже с высотой поддонов. Каждый день приносил новые улучшения.

Однажды Конхобар, обычно скупой на похвалы, вдруг сказал:

— Знаешь, Бран, может, ты и прав. Может, через сто лет пекари будут работать именно так.

Я рассмеялся.

— Обязательно будут.

Через месяц наша пекарня превратилась в отлаженный механизм. Мы пекли в три раза больше хлеба, чем раньше, и тратили на это меньше сил. Даже аббат, обычно равнодушный к «мирским делам», пришёл посмотреть на это чудо и одобрительно кивнул.

— Ты сделал великое дело, Бран, — сказал он. — Теперь наш хлеб будет кормить не только монахов, но и всю округу.

Я улыбнулся. Мне была приятна похвала, от человека, которого я искренне уважал. А Конхобар тем временем уже придумывал, как улучшить рецепт теста.

Постройка в камне пекарни заняла месяц и помещение вышло на редкость удачным, просторные светлые помещения, но без пустых пространств, всё для дела, с удобной эргономикой и крайне эффективно. К пекарне же пристроили огромный амбар, так как муки теперь требовалось в десятки раз больше, чем раньше. Мельник был счастлив получить в нашем лице столь крупного заказчика, но радость его думаю будет не долгой, в моих планах было построить монастырскую мельницу. Как только я найду книгу с описанием таковой, сам я не способен её спроектировать. Для этого я разослал письма в монастыри по всей Ирландии, с предложением обменяться списками литературы, что есть в монастырских библиотеках.

Однажды вечером Конхобар схватил меня за руку, его лицо было белым от ужаса.

— Хлеб… он живой. Буханка шевелится. Что ты натворил, Бран?!

Глава 4. Закваска богатства

Тьма в пекарне была густой, как смола, лишь слабый свет лучины дрожал на стенах, отбрасывая длинные тени. Мы с Конхобаром допоздна засиделись, проверяя, как подходит тесто для утренней выпечки. Воздух был пропитан запахом дрожжей и теплого хлеба — уютным, почти домашним.

— Ещё немного, и можно отправляться спать, — пробормотал Конхобар, протирая мукой испачканные руки о передник.

Я кивнул, но взгляд мой упал на одну из буханок, лежащих на столе. Круглая, румяная, она казалась такой... беззащитной. И тут в голове мелькнула мысль. Должно быть взыграли гормоны юного тела, ничем другим не могу это объяснить.

— Конхобар, — сказал я, стараясь сохранить серьёзное выражение лица, — ты веришь в чудеса?

Он фыркнул, подняв бровь:

— Какие ещё чудеса? Хлеб — дело земное. Мука, вода, огонь — вот и всё волшебство.