Ищи меня в отражениях

Вика напропалую флиртовала с кудрявым красавчиком. Он ей нравился, но не более того. Меня не проведешь. С кудрявым тоже все было понятно, Вика была не в его вкусе. Но ему льстило внимание рыжей красотки. Он очень старался поддержать их милый треп, отпуская шуточки, которые, казалось, вызывают колики у остроносого пацана. Рожа у него была кислее некуда.

Вернулась соседка опустилась на лавку, и, вытащив из-под парты грязную сумку, начала доставать учебники, выкладывая их стопкой на краю столешницы. Зачем-то она вынула не только нужный для урока учебник литературы, но и учебник по математике, задачник, и пару толстых общих тетрадей. Полюбовавшись на бумажную пирамиду, Надя удовлетворенно кивнула. В следующее мгновение под рукой у нее оказался небольшой альбом, где она начала что-то чертить смело и размашисто. Карандаш в ее левой руке запорхал то вверх, то вниз, и казалось, в его движениях не было никакого порядка. Из-за локтя, ставшего препятствием между мной и альбомом, было нелегко подглядывать. Но в конце концов я сумел найти удачное положение. Сначала в хаосе линий трудно было различить что-то конкретное. Но чем плотнее укладывались на бумаге штрихи, тем отчетливее вырисовывались формы. Словно из тумана проступали один за другим нос, губы, подбородок, брови и, наконец, глаза. Туман рассеялся окончательно, и я с ужасом узнал в незнакомце себя, переданного с невероятной точностью, словно кто-то скопировал мое лицо. Вернее, тот вариант лица, который я примерил на себя сегодня. Я не понимал, как это возможно, чтобы человек, неспособный без ляпов переписать в тетрадь строчку цифр и делающий по три орфографические ошибки в слове, смог уловить, запомнить, и перенести на бумагу сложнейший образ, которым является человеческое лицо. Ведь она даже ни разу не глянула на меня с того момента, как начала рисовать.

По спине поползли мурашки. Я закрыл лицо руками.

Она расколет меня как орех, в два счета!.. Как я смогу обмануть ее фотографическую память? Никакие логические доводы не убедят ее не верить своим глазам. Разве получится контролировать себя настолько, чтобы не меняться в ее присутствии? И надо было так влипнуть на ровном месте!

– У тебя голова болит?

Я вздрогнул.

– Что?
– я оторвал руки от лица.

– Тимофей, ты плохо выглядишь, - учительница озабоченно смотрела на меня.
– Если ты себя плохо чувствуешь, то можешь сходить в медпункт.

– Да... кажется... мне что-то нехорошо...

– Надя, проводи Тимофея и возвращайся на урок.

Вот спасибо! Только этого мне не хватало!

Я сгреб свои вещи в сумку и поспешил вон из класса.

– Эй! Ты куда так торопишься? Ты не в ту сторону пошел, - услышал я вслед.

Я резко повернулся и поплелся за Надей, отставая на полшага и стараясь больше не попадать в ее поле зрения. Мы молча поднялись на третий этаж, прошли в самый конец крыла и остановились возле двери с табличкой "Медпункт".

– Ну, пока, - сказала она и посмотрела уже знакомым мне странным задумчивым взглядом.
– До завтра.

– Пока, - коротко ответил я и поспешил в кабинет врача.

Глава 4

Я нацепил наушники, вдавил кнопку плеера и, подчиняясь монотонному ритму музыки, поплелся в сторону детского дома. Небо часто сеяло дождевые капли на мокрый, тускло поблескивающий асфальт. Старые ботинки раскисли, и в ногах скоро захлюпало. Капюшон сполз на глаза.

Почему я всегда оказываюсь в подобных городах? Они все одинаковые, как под копирку, скучные, безликие, и будто пребывают в бесконечной осени. Я ненавижу эту безысходность бетонных пятиэтажек с пыльными окнами, с черными норами подъездов и изглоданными скелетами лавок возле каждого из них. Эти дома, где люди, упаковавшие свой мир в четыре стены, терпеливо ждут конца. И пусть внешне я мало чем отличаюсь от общей серой массы, пусть я хожу теми же неухоженными улицами, влачу ту же тусклую небогатую на события жизнь, я верю, что рано или поздно все изменится. Просто потому, что мне недостаточно того, что есть, мне душно здесь. И первым шагом в направлении новой жизни должно стать принятие себя. Пора прекратить ассоциировать себя с ними. Мои чувства и мысли должны быть совсем другими. Мне должны быть чужды их мелкие радости. И все, что составляет смысл их существования, вся эта любовь и дружба - это просто не мое. Точнее, это тоже мое, но... Я этим питаюсь и точка! Из этого кодекса не может быть исключений.

Я не могу быть с ними - это ясно. Кто они и кто я? Нельзя забывать об этом. Нужно научиться, в конце концов, держать дистанцию. Я так часто наступал на одни и те же грабли, что у меня должна быть мозоль на лбу. Сколько раз я говорил себе: "Не выделяйся, следи за своими превращениями, действуй осторожно". Вот только словами сыт не будешь... И разве кто-то предоставлял выбор, кем мне быть? Если уж так случилось, что они - стадо овец, то мне нужно научиться быть волком. Иначе просто не выжить.

Рано или поздно люди вокруг понимали, что я другой. "Странный" - это их любимое слово. Они замечали необычные вещи, которые не могли объяснить, и чем больше таких вещей становилось, тем сложнее было их игнорировать. В конце концов меня начинали бояться и изгоняли, не особо вдаваясь, почему это происходило. Настоящие причины всегда были слишком необычными, чтобы кто-то решился заговорить о них прямо. Я не хочу в очередной раз быть изгоем.

Эта девчонка, Надя, - ее нужно остерегаться прежде всего. Глаза у нее дерзкие, будто насквозь видят... Не похожа она на обычного человека. Есть в ней что-то сложное, непонятное... Больше не сяду с ней за одну парту. Уж лучше займу место рядом с тем "Ромео". Уверен, я его быстро раскручу.

При мысли о нем волной накатила тошнота, и в висках застучали молоточки. Голод проснулся с новой силой. Я отключил плеер и огляделся, ловя себя на мысли, что уже давно пропустил нужный поворот. Улица вдруг стала незнакомой. Серые дома в дождевых потеках, мокрые серые тротуары - немудрено заблудиться в этом болоте! И как назло, ни одного прохожего. Нужно вернуться назад. Кажется, я шел прямо, или вот здесь направо повернул? Быстрым шагом я направился в обратную сторону. Я почти бежал, но чем дальше, тем яснее понимал, что окончательно потерялся. На противоположной стороне улицы я заметил фигуру в темном плаще и помчался туда.

– Вы не подскажете, где здесь Никитский детский дом?

– Нет, извини. Я в этом районе случайно, ничего тут не знаю.
– Фигура в темном плаще заспешила прочь, растворяясь в дожде.

Я побрел дальше вдоль незнакомой улицы. Мною вдруг овладело абсолютное безразличие. Я весь отдался этому настроению и просто шел и шел, поворачивал на очередном перекрестке и плелся дальше. Небо становилось все мрачнее, опускались сумерки, дождь постепенно превратился в снег. Белые хлопья густо падали на мокрый асфальт и тут же исчезали. Впереди замаячил парк, и я свернул туда.

Редкие фонари освещали аллею. Словно мошкара, в лучах света роились снежинки. Усталой походкой я брел по заснеженному парку и мерил свой ход сменяющимися темными и светлыми промежутками. В этом было что-то успокаивающее. Вдруг я остановился.

В кругу света, облепленная белым мерцающим пухом, кружилась девочка, поднимая легкий вихрь снежинок вокруг. Она двигалась медленно в такт падающему снегу, и сама казалась хрупкой снежинкой, которая вот-вот растворится в воздухе. Я не мог пошевелиться, завороженный открывшейся передо мной картиной. На миг показалось, что это мир пришел в движение и вертится вокруг нее, как вокруг центра вселенной.

– Снег идет... правда, здорово? Я целый день ждала, когда пойдет снег! Волшебно...

Ее влажные глаза цвета текучей ртути, обрамленные длинными, почти прямыми ресницами, смотрели на меня. Надя предстала передо мной словно видение - вся белая, с капельками талых снежинок на розовых щеках.

– Ты что здесь делаешь?

– Я... гуляю. Шла из школы и решила пройтись по парку. А ты?

– Я тоже.. типа того... Я немного заблудился.

– Школа здесь недалеко. Тебе в Никитский?