Иск Истории

Мы бродим в безмолвии ночи, и ее гонкое, летучее тело, кажется, ревниво и бесшумно втягивают в свои воронки темные ночные воды, и оно в каждую следующую секунду отчаянно и горячо вырывается ко мне в слабых бликах поздней луны, и она поворачивает ко мне лицо движением плывущей кролем, чтобы набрать воздуха, обдать дикостью и жаром горячо, скошенных цыганских глаз, слегка удлиненных, как у древних египтянок (я уже знаю, что цыгане родом из Египта – джипси, жили в одной из древних его столиц – Цоане), и губы ее, изогнуто набухшие, жадно приоткрыты для глотка воздуха, для тайного зова и вызова. И каждый раз, полыхнув на меня поворотом лица, она как бы одновременно взывает о помощи и ускользает в потоке, и брызги темноты светящимися росинками пота дымятся по закраинам ее губ.

Мы словно два существа, забвенно несомые течением и не думающие, на какой берег нас выбросит. В третьем часу ночи мы очнемся у дверей ее общежития, и вахтерша, повинуясь нашему магнетизму, беззвучно повернет ключ в замке, и я, глубоко вздохнув, как набирают в легкие воздух, готовясь глубоко нырнуть, не пойду, а поплыву к своему общежитию, как плывут на спине, лишь краешком глаза отмечая размыто-знакомые ориентиры, чтобы не сбиться с пути.

4.

На следующий день в блаженно-расслабленном состоянии выйду с лекций, мечтая добраться до общежития и завалиться спать.

– Зайди в комитет, – неожиданно вырастает передо мной комсорг – с тобой хочет поговорить один человек.

Из угла длинной и темной комитетской комнаты возникает существо с какой-то сладко-гнилостной улыбкой, жмет мне руку, подает удостоверение: «Старший лейтенант комитета государственной безопасности Казанков Ипполит Илларионович».

Всю мою сонливость как рукой сняло. Тотчас замечаю нездоровые мешки под его болотного цвета глазами.

– Что-то случилось? – спрашиваю, глупо уставившись на него.

– Нет, что вы. Просто хотим с вами встретиться. Не здесь. Давайте так: завтра в три я вас буду ждать у гостиницы.

Следующий день полон солнца, лишь черное воронье, обсевшее деревья сквера и карнизы гостиницы, закрадывается в душу нехорошими предчувствиями. Казанков с бегающими болотными глазками, мучнистым, похожим на маску лицом человека, работающего по ночам, суетливыми пальцами, сворачивающими в трубку газету, даже не поздоровался со мной, а лишь заговорщически кивает головой. Иду, глядя в его лоснящийся жирными волосами перхотный затылок, и протест нарастает во мне тяжкой тошнотой.

Обшарпанный коридор вдоль внутренней стены ресторана, в котором я нередко бывал с друзьями, мятые официанты мелькают, выныривая из каких-то дверей, – все кажется отчужденным и ирреальным.

Входим в обычный гостиничный номер. Высокий астеничный человек с острым лицом, продолговатой лысиной в обрамлении седых волос, жмет мне руку, поводит перед моим носом удостоверением, лишь успеваю прочесть: «Дыбня... подполковник»:

– Садитесь.

Примостившись на стуле, замечаю, что в номере нет обычных кроватей, только стол, несколько стульев, диван, на столе откупоренная бутылка вина и раскрытая коробка шоколада.

– Угощайтесь, – говорит подполковник.

– Спасибо, не пью.

–Наслышаны о вас. Читали. Кстати, как вы относитесь к недавним венгерским событиями?

Глядя прямо ему в глаза, отбарабанил политинформацию об интернационализме и контрреволюционерах, чувствуя, как с каждым словом тошнота под ложечкой усиливается, каждое слово повисает плевком в этом тягостно-стыдном пространстве, натянутом между нами какой-то слизью, привычной для них средой, уже всосавшей меня, – ведь согласился прийти в их потайное логово. Эта среда любезно дышит мне в щеку гнилостными деснами: Казанков подает мне коробку с шоколадными конфетами. Внезапно почти вплотную вижу его болотного цвета глаза, замираю, как кролик под взглядом удава, не в силах проглотить подслащенную пилюлю из роскошной коробки, стоимость которой будет списана по статье: вербовка агентов. Различаю на миг довольное выражение на мучнистом лице Казанкова, вероятно, уже составляющего в мыслях отчет по месячным расходам, ловко сбрасывающего меня со счетов как уже пойманную в силки птицу.

Поперхнувшись, долго кашляю, орудуя платком, лихорадочно соображая, как выпутаться из ситуации, в которую влип, как кур в ощип. Больше всего пугает схватившее горло костяной хваткой ощущение безнадежности, хотя ведь ничего еще не произошло.

–Собираемся послать вас на международный фестиваль в Москву, – говорит Дыбня.

–Разве не университет? – спрашиваю сквозь кашель, ощущая собственные дурацки вытаращенные глаза.

– Университет, конечно. Но вы же понимаете, без нашего согласия...

Подрывная деятельность. Шпионы, контрразведчики, антисоветчики. Среди нас. Рядом с вами.

На миг даже немного полегчало от мысли, что он пытается меня охмурить, как ребенка, байками о захватывающей, полной приключений жизни шпионов и контрразведчиков, этакий наивный папаша.

– Но при чем тут я?

Где-то в подсознании меня так умиляют собственные мои такие независимые глаза, светящиеся идиотской наивностью, кажется, начинающие серьезно раздражать подполковника. Какие они все же нетерпеливые, думаю я, и холодок ужаса гуляет по спине.

– Вы комсомолец? Кто же еще нам обязан помочь?

– Но в чем?

– Вы должны с нами сотрудничать.

– Доносить, что ли? – сорвалось с моих губ.

– Ну, зачем вы так? – морщится подполковник-интеллигент, а Казанков начинает носиться затравленной мышью по номеру, одаряя меня презрительно-сладкой улыбкой мучнистого своего лица.

Он готов лопнуть от невозможности высказаться, но жест старшего по чину им точно, по-собачьи налету, пойман: помалкивай.

Дыбня барабанит пальцами по столу, поглядывая на меня все более насмешливо и добродушно:

– Вы же вот пишете стихи. Рассказы. Книгу захотите издать. Это же для вас будет бесценный материал. Мы поможем издать.

– Да, конечно, – говорю, не зная, что говорю, ощущая себя беспомощной птицей, летящей навстречу двустволке ледяных глаз этого хорошо сохранившегося астеника, – вы правы, но я ведь хорошо себя знаю, я не смогу жить двойной жизнью, говорить с человеком, а потом за его спиной... Это меня просто убьет.

– Но вы не должны о нем говорить ничего плохого. Мы вам верим. Вы просто даете характеристику на товарища.

– Но я могу сказать о каждом только хорошее.

– Отлично. Но сначала вы должны дать подписку.

– Какую еще подписку?

– О сотрудничестве.

– Это обязательно?

– Обязательно.

И с этим словом они набрасываются на меня с двух сторон, две гончие на птицу, уже упавшую с неба, обессиленную, но еще ковыляющую – прямо в силки. Не говорят, а рявкают:

– Обязательно. Комсомолец. Такой порядок. Вы же сознательный. Надо. Поря-ря-ряв-рявк...

Какое-то затмение, какая-то мерзкая муть заливает и выключает сознание: внезапно вижу перед собой лист бумаги, стол, к которому, вероятно, подошел сам и теперь сижу, как за партой, отупевший ученик, заливаемый потам бессилия, понукаемый двумя педагогами, указывающими на лист, слова которых – «Вот ту-у-ут» – звучат повторяемым – «Ату-у-у его, ату-у-у», двумя прожженными, вышколенными старыми совратителями, точно знающими, как поймать непуганую душу в момент ее полной беспомощности: они вкладывают ручку в мои пальцы, как вкладывают нож в руки самоубийцы. Теперь мое существование висит на кончике этого пера, я это физически ощущаю, и само то, что я не отбросил ручку, как мерзкое насекомое, показывает, насколько я близок к падению.