Искатель. 2004. Выпуск №10

–  А дальше?
– спросил майор, не хотевший забыть.

–  Моя супружница с другими бабами подстреленную перенесли в нашу избу, где та и скончалась. А успела!

–  Что успела?

–  Родить на свет мальчонку. Правда, при содействии повитухи.

Теперь и майор деда не торопил. Мы ждали еще чего-то, еще более жуткого. Я глянул на Ольшанина: надо ли психически больному человеку выслушивать подобные откровения? Он был спокоен и безучастен. Мне приходилось соприкасаться с людьми, скажем так, с ненормативной психикой. И все они были интересными личностями. Я даже начал думать, что эти люди живут не нашими законами, и еще неизвестно, чьи законы лучше. Свою историю Никифор закончил обыденным тоном:

–  Мальчонку-то моя супружница до года выходила. Козьим молоком да овсяным отваром. А потом и сама приказала долго жить. Война, надорвалась на огородах. Ну, а я мальчонку определил в Дом малютки. Короче, в детдом, где он и остался на дальнейшее проживание.

–  Никифор!
– почти взорвался я.
– К чему эта история? Безадресная, без лиц, без фамилий… Девица, застрелившая роженицу, кто она?

–  Мать ее в душу! Лийка!

–  Лийка… Это?..

–  Она, теперешняя Амалия Карловна.

В наступившей тишине воздух потяжелел. Это пары жигулевского пива. Подсознанием я чувствовал, что дальше спрашивать не нужно. И просто нельзя… Зачем спрашивать, если догадка оборачивалась явью. Но глазенки деда бегали, готовые вырваться из своих зарослей. Спросил я как можно спокойнее:

–  Никифор, а что с ребенком?

–  Вырос и вернулся туда, где произошел.

–  И где… он?

–  Вон сидит, как таковой.

Сидит? Мой взгляд едва не проскочил мимо, отыскивая, на кого кивнул дед. Вместо Ольшанина сидел человек с до того красным лицом, что оно, похоже, было способно опалить бакенбарды… Ни глаз, ни носа, ни рта - кровавый шматок мяса. Ни спрашивать, ни слушать я не мог, раздираемый злобой на деда. Разве можно так, сразу, в лоб?

Майор спрашивать мог:

–  Никифор, ну а после войны?

–  Разруха да голодуха. Поумирали все или погибли. Не до следствий.

–  А вы-то трое?

–  Нам она платила, чтобы молчали в кулачок. Ольшанину Нюрку уже не вернуть.

–  Ну и чем кончилось?

–  Все пошло вперекосяк. Лийка в денежном пособии нам отказала. Мы на дыбы: мол, заявим куда надо. Ну, она и прибегла к волчьей отраве. Сперва одного, потом второго. Моя очередь подошла. Я поскорее сочинил подметное письмо в прокуратуру…

Стуки… Две пули сквозь грудную кость… Уже доказано, что младенец в утробе матери все слышит и впитывает. Разговоры, музыку… Якобы с восьми месяцев уже запоминает слова. А уж стук пуль сквозь грудную кость…

–  Где ее могила?
– произнес голос, мне незнакомый и вроде бы механический.

–  Нет, Митя, у нее могилы. Лийка кричала, что собаке собачья смерть. А собак не хоронят.

–  Я выйду, подышу, - сказал Ольшанин и скрылся за дверью.

Мы остались втроем! Не говорили и не смотрели друг на друга. Тишина, словно двухпудовка, повисла. Первым очнулся Никифор:

–  А ведь Лийка сейчас у себя в домике.

Мы с Петром вскочили, отшвырнули стулья и бросились к машине…

37

Спешить - народ смешить. Бензин на нуле. Майор достал две канистры и заправился. Тут позвонили из ГУВД, и какой-то начальник начал донимать его расспросами. В последний момент затарахтел мотоцикл и возник участковый, тот, который был на эксгумации и расследованием интересовался. Мы его взяли с собой…

Подъехали солидно: впереди мотоциклист, за ним наш автомобиль. Скромный домик с петушком на крыше… А ведь его хозяйка наверняка имеет миллионы, которые мне предстояло отыскать.

Мы поднялись на крыльцо. Майор постучал. Тишина в доме, тишина в цветах и травах. Петр стукнул настойчивее - костяшками пальцев. Никакого отклика. Неужели хозяйка смылась?

–  Дверь-то не заперта, - удивился майор.

Мы вошли. Никого, и тихо. Сколько написано в научных статьях и в детективах про отпечатки пальцев, следы обуви, потеки крови… Но никто не обратил внимания на тишину - на криминальную тишину.

Амалия Карловна сидела за столом. По-домашнему, в халате, положив голову на скрещенные руки, упертые в столешницу. Вазочка с вареньем, чашка… Видимо, она пила чай - в криминальной тишине.

Я взял ее руку, душистую, еще теплую, не живую. Пульса не было.

–  Она же умерла, - тихо удивился лейтенант.

–  Убита, - поправил я.

–  Крови-то нет…

–  Отравлена.

–  Но как?
– теперь удивился Петр.

Скатерка была мокрой. Мокрым оказался и ворот ее халата. Все пуговицы оторваны с мясом. Глаза выпучены. Рот приоткрыт не то и улыбке, не то в оскале. Ноги под столом скрючены.

Рядом с сахарницей лежала фляжка, казавшаяся посторонней в этом доме. Крышечка не навинчена и болтается на шнурке. Я нагнулся и понюхал открытое горлышко.

Запах сладковато-томный, с горчинкой… Я сильнее втянул этот запах, но отпрянул, догадавшись, что он хочет обволочь мое сознание чем-то сладковато-томным.

–  Петр, он силой заставил ее выпить этот смертельный настой.

–  Значит, убийство, - правильно решил участковый.

–  Что будем делать?
– спросил майор, прекрасно зная, что.

–  Я позвоню, вызову доктора и криминалиста, а ты дом опечатай…

Разгоняя кур и собак, мы понеслись по деревенской улице. Опять механизированной колонной: мотоцикл впереди, автомобиль сзади. И я поймал себя на неприемлемом для следователя желании - оттянуть арест Ольшанина. Потому что история деда Никифора в моем сознании еще не улеглась и просто не уместилась. Что скажу Ольшанину, о чем спрошу?.. Как разговаривать с человеком, которому через двадцать с лишним лет слышится расстрел матери? Но он убийца убийцы своей матери…

Мы приехали. Ольшанин, видимо, нас ждал с рюкзаком на плече у распахнутой калитки. Его лицо… Никакого прилива крови. Как обычно, бледное и спокойное. И уж совсем я оторопел - Ольшанин улыбался.

–  Чему?
– вырвалось у меня.

–  В голове не стучит.

–  Вот как… совсем?

–  Ни разу, тишина, как в лесу.

–  Потому что отомстил за мать?

–  Нет, я отомстил только за двух отравленных.

–  А за мать?

–  За нее человеческой кары не существует. Пусть Бог…