Искра жизни (перевод М. Рудницкий)

Лео кивнул.

— Они хотят как можно больше народу с этого этапа уморить. Рыжий писарь из канцелярии Левинскому сказал. Как они хотят это сделать, он еще в точности не знает. Но это будет очень скоро. Тогда они смогут оформить повышенную смертность как последствие транспортировки.

Один из новеньких вскинулся во сне и закричал. Потом снова обмяк и захрапел с широко раскрытым ртом.

— И что же, они хотят кончать только людей с этапа?

— Левинский понял так. Но он просил передать, чтобы мы были начеку.

— Да, нам надо быть начеку. — Пятьсот девятый задумался. — Или, иначе говоря, нам надо помалкивать в тряпочку. Вот ведь что он имеет в виду. Верно?

— Ясное дело. А что же еще.

— Ежели мы новеньких предупредим, они будут остерегаться, — рассудил Майер. — А ежели СС не сыщет нужного количества мертвецов среди новеньких, они доберут за счет нас.

— Верно. — Пятьсот девятый глянул на Зульцбахера, чья голова мирно и тяжело покоилась у Бергера на плече. — Ну, что будем делать? Помалкивать в тряпочку?

Нелегкое это было решение. Если эсэсовское начальство и вправду задумало отсев и не наберет для этого достаточно новеньких, сама собой напрашивалась мысль дополнить недостачу за счет Малого лагеря, тем паче, что тамошние обитатели ослаблены, а новенькие еще не совсем дошли.

Они долго молчали.

— Какое нам до них дело? — сказал наконец Майер. — Перво-наперво о себе надо позаботиться.

Бергер потер воспаленные веки. Пятьсот девятый теребил полу своей куртки. И только Агасфер повернулся к Майеру. Глаза его сверкнули тусклым огнем.

— Если нам нет дела до других, — сказал он, — то никому не будет дела до нас.

Бергер поднял голову.

— Ты прав, старик.

Агасфер, прислонившись к стене, ничего не ответил. Казалось, его древний, исщербленный временем череп с глубоко посаженными глазами хранит в себе некое знание, неведомое другим.

— Скажем вот этим двоим, — решил Бергер. — А они, если надо, предупредят остальных. Это все, что мы можем сделать. Мы ведь не знаем, как оно потом обернется.

Из барака вышел Карел.

— Один уже умер.

Пятьсот девятый встал.

— Что ж, давайте выносить, — и, обращаясь к Агасферу, добавил: — Пойдем, старик. Мы тебя сейчас спать уложим.

XII

Весь Малый лагерь, выстроившись по баракам, стоял на плацу. Шарфюрер Ниман, уютно покачиваясь с пятки на мысок, чего-то ждал. Это был щупленький человечек лет тридцати с узким лицом, маленькими, но оттопыренными ушами и почти без подбородка. Волосы у него были песочного цвета, и он носил пенсне. Без формы его легко было принять за типичного мелкого служащего какой-нибудь конторы. Кем он, кстати говоря, и начинал, покуда не вступил в СС и не почувствовал себя человеком.

— Внимание! — Голос у Нимана был тоненький и немного писклявый. — Новый этап из строя два шага вперед, шагом марш!

— Берегись! — шепнул пятьсот девятый Зульцбахеру.

Перед Ниманом выстроилась шеренга по двое, сплошь из новоприбывших.

— Больные и инвалиды — отойти вправо! — скомандовал Ниман.

По шеренге пробежало шевеление, но никто не вышел. Арестанты были настороже: их уже не раз сортировали подобным образом.

— Живо! Живо! Кому надо к врачу, на перевязку, — отойти вправо!

Несколько заключенных нерешительно вышли из строя и встали поодаль. Ниман направился к ним.

— Что у тебя? — спросил он у первого.

— Ноги стерты, и палец на ноге сломан, господин шарфюрер.

— А у тебя?

— Двусторонняя грыжа, господин шарфюрер.

Ниман продолжал опрос. Затем отправил двоих обратно в строй. Это была уловка, чтобы обмануть бдительность остальных. Уловка сработала. Тут же объявилось еще некоторое количество больных. Ниман небрежно кивнул.

— Сердечники есть? Все, кто не пригоден к тяжелой работе, но еще в состоянии штопать носки и латать обувь, — шаг вперед!

Вышли еще несколько легковерных. Таким образом, у Нимана набралось человек тридцать, и он понял, что больше ему сегодня уже не заполучить.

— Остальные, похоже, в отличной форме? — пролаял он злобно. — Сейчас мы это проверим. Напра-во! Бегом — марш!

Шеренга арестантов пустилась трусцой вокруг плаца. Пыхтя и задыхаясь, они бежали мимо остальных обитателей Малого лагеря, которые застыли по стойке «смирно», прекрасно понимая, что и они в опасности. Если кто из них упадет в обморок, не исключено, что Ниман без долгих разговоров заберет и его, так сказать, в придачу. К тому же никто не знал, не задумал ли Ниман для старожилов лагеря какой-нибудь особенный аттракцион.

Бегуны пошли по шестому кругу. Многие уже спотыкались, но до всех дошло: их пустили бежать вовсе не для того, чтобы выяснить, пригодны ли они к тяжелой работе. Это был бег на выживание. Лица бегунов заливал пот, а в глазах метался тот отчаянный, осознанный страх смерти, какого не бывает у животных, только у людей.

Те, кто сказался больными, тоже смекнули, что происходит, и забеспокоились. Двое попытались примкнуть к бегунам. Но Ниман заметил.

— Назад! — тявкнул он. — Марш обратно!

Они его не услышали. Огл охнув от страха, они очертя голову кинулись бежать. На них были деревянные башмаки, которые тут же слетели. Босые, со сбитыми в кровь ногами — вчера вечером при раздаче одежды носок им не досталось, — они тем не менее бежали дальше. Ниман однако не спускал с них глаз. Какое-то время позволил им трусить вместе со всеми. А потом, когда в их искаженных напряжением и страхом лицах стал медленно появляться жадный проблеск надежды, Ниман спокойно подошел поближе и, когда они пробегали мимо, ловко подставил каждому ножку Оба упали, и оба попытались подняться. Двумя ударами сапога Ниман снова бросил их на землю. Они попробовали ползти.

— Встать! — заверещал он своим писклявым тенорком. — Назад! Отправляйтесь обратно!

Все это время Ниман стоял спиной к двадцать второму бараку. Мерной побежкой влеклась по кругу карусель смерти. Вот еще четверо упали без сознания. На одном почему-то была гусарская форма, на другом — дамская ночная рубашка с дешевым кружевом, выглядывавшая из-под куцего сюртучка. Кладовщик, судя по всему, вещи из Освенцима раздавал не без юмора. Еще десяток-другой арестантов были наряжены, как на карнавал.