Искра жизни (перевод М. Рудницкий)

— Начинай грузить подъемник, — приказал он, собираясь уходить.

— Тут еще кое-что, — сказал Бергер.

— Что еще?

Бергер достал из кармана пять марок и положил монету на стол. Дрейер взял деньги, не раздумывая.

— Хоть какая-то плата за риск…

— Через неделю получите еще пять марок.

— А их за что?

— Ни за что. Просто еще пять марок вот за это.

— Ладно. — Дрейер хотел было улыбнуться, но не смог: очень уж болел чирей. — В конце концов, что мы, не люди, что ли? — бормотал он. — Хорошему человеку почему не помочь?..

Он вышел. Бергер прислонился к стене. Ему было нехорошо. Все прошло куда легче, чем он ожидал. Впрочем, особыми иллюзиями он себя не тешил, прекрасно понимая: Дрейер по-прежнему будет думать, как бы его прикончить. Пока что эту опасность удалось отодвинуть угрозой подполья и обещанными пятью марками. Дрейер, конечно, будет их ждать. С уголовниками в одном можно не сомневаться: своей выгоды они не упустят, уж этому-то ветеранов Хандке выучил. Деньги поступили от Левинского и его группы. Они и дальше будут помогать. Бергер пощупал куртку, обвязанную вокруг тела. Вроде нормально держится. И не видно ничего. Сам-то он вон какой тощий, его куртка и сейчас на нем болтается. Во рту пересохло. Прямо перед ним лежал мертвец с подмененным номером. Он вытащил из груды тел еще один труп, приволок его и положил рядом, чтобы тот, подменный, не слишком бросался в глаза. В ту же секунду по оцинкованному скату загремел костями очередной мертвец. Заброска в подвал возобновилась.

Появился Дрейер, ведя сверху троих работяг. Бросил на Бергера удивленный взгляд.

— А ты что здесь делаешь? Почему не на улице? — напустился он на Бергера.

Это он отрабатывал алиби. Теперь эти трое наверняка запомнят, что Бергер был в подвале один.

— Так я же еще зуб должен был вырвать, — оправдывался Бергер.

— Поговори у меня! Ты должен делать то, что тебе приказано! Мало ли что ты тут натворишь!

Дрейер по-хозяйски уселся за стол со списками.

— Продолжаем! — скомандовал он.

Вскоре после этого появился и Шульте. Из кармана у него торчал томик Книгге «Об обхождении с людьми», он раскрыл его и принялся читать.

Мертвецов продолжали раздевать. Третьим на очереди оказался тот самый, в чужой робе. Бергер подстроил так, чтобы его раздевал не он сам, а двое работяг из команды. Он слышал, как они выкрикнули номер пятьсот девять. Шульте и бровью не повел. В классической книге о правилах хорошего тона его всецело поглотил раздел о том, как надо есть рыбу и раков. В мае он ожидал приглашения от родителей своей невесты, тут уж надо предстать во всеоружии. Дрейер равнодушно занес номер и анкетные данные в список и сличил с рапортом из барака. Четвертый мертвец тоже был из политических. О нем Бергер доложил сам. Номер он произнес чуть громче обычного и заметил, как Дрейер поднял глаза. Он отнес вещи покойника к столу. Дрейер все еще на него смотрел. Бергер глазами подал ему знак. Потом взял щипцы и фонарик и склонился над трупом. Он достиг, чего хотел. Теперь Дрейер будет думать, что подменили имя четвертого мертвеца, а не третьего. Сбившись со следа, он не сможет их выдать, даже если захочет.

Дверь отворилась. Вошел Штайнбреннер. За ним следом шли Бройер, начальник карцера, и шарфюрер Ниман. Штайнбреннер улыбнулся Шульте.

— Пришли тебя сменить, когда ты все трупы оприходуешь. Приказ Вебера.

Шульте захлопнул книгу.

— Ну что, управились? — спросил он Дрейера.

— Последние четыре остались.

— Хорошо. Заканчивайте.

Штайнбреннер прислонился к стене, на которой видны были царапины от повешенных.

— Валяйте, заканчивайте. Нам не к спеху. И пришлите потом тех пятерых, что наверху забрасывают. У нас для них сюрприз.

— Точно, — ухмыльнулся Бройер. — Тем более у меня сегодня день рождения.

— Кто из вас пятьсот девятый? — спросил Гольдштейн.

— Зачем он тебе?

— Меня к вам перевели.

Был уже вечер, когда Гольдштейна вместе с отрядом из еще двенадцати заключенных отконвоировали в Малый лагерь.

— Меня Левинский прислал, — пояснил он, глядя на Бергера.

— Ты в нашем бараке?

— Нет. В двадцать первом. Иначе не получилось, надо было срочно. Может, потом еще удастся переиграть. Мне никак нельзя было там оставаться. Так где пятьсот девятый?

— Пятьсот девятого больше нет.

Гольдштейн поднял глаза.

— Умер или вы его прячете?

Бергер замялся.

— Ему можно доверять, — сказал пятьсот девятый, который сидел тут же, рядом. — Левинский, когда в последний раз был, мне о нем говорил. — Он обратился к Гольдштейну. — Флорман теперь моя фамилия. Что нового? От вас давно не было вестей.

— Давно? Два дня…

— Два дня — это много. Так что нового? Давай-ка вот сюда. Тут никто не услышит.

Они сели в сторонке от остальных.

— Вчера ночью в шестом блоке удалось послушать по нашему приемнику последние известия. Из Англии. Правда, глушили страшно, но одно сообщение мы услышали очень ясно. Русские уже обстреливают Берлин.

— Берлин?

— Да.

— А американцы и англичане?

— Про них ничего не слышали. Говорю же, глушили жутко, а у нас ведь громко не включишь. Рурская область окружена, они далеко за Рейном, это бесспорно.

Пятьсот девятый с тоской уставился на колючую проволоку, за которой на горизонте под тяжелой дождевой тучей догорала полоска вечерней зари.

— Как же долго все тянется…

— Долго? Что ты называешь долго? За какой-то год немцев отбросили из России до Берлина, из Африки до Рура, а ты говоришь долго.

Пятьсот девятый покачал головой.

— Я не о том. Для нас здесь это долго. Для всех нас. Когда все так стремительно, так сразу! Ну как ты не поймешь? Я уже который год здесь, а вот эта весна как будто самая долгая из всех. Долго, потому что очень трудно ждать.

— Понимаю. — Гольдштейн улыбнулся, на его сером лице зубы казались кусочками мела. — Мне это знакомо. Особенно ночью. Когда не спится и дышать нечем. — Глаза его не улыбались. Они оставались какими-то тусклыми, цвета свинца. — Да, чертовски долго, если так посмотреть.

— Вот и я о том же. Еще месяц назад мы вообще ничего не знали. А теперь нам кажется, что все долго. Странно, как все меняется, едва обретаешь надежду. И начинаешь ждать. И бояться, что тебя прикончат в последнюю минуту.

Пятьсот девятый подумал о Хандке. Нет, опасность еще не миновала. Подлога, наверно, было бы достаточно, не знай Хандке его в лицо. Тогда бы пятьсот девятый действительно как бы умер — почти как тот мертвец, которого занесли в списки умерших под номером 509. Официально он был теперь мертв, но все еще находился в Малом лагере, жил здесь под фамилией Флорман. Ничего хитрее уже придумать было нельзя, хорошо еще, что староста двадцатого барака, где этот Флорман умер, согласился им помочь. Но теперь пятьсот девятому надо было избегать встречи с Хандке. И вообще остерегаться, как бы кто-то другой его не выдал. Да и о Вебере забывать нельзя — вполне может заявиться во время внезапной проверки и тоже его узнает.

— Ты один пришел? — спросил он Гольдштейна.

— Нет. Со мной еще двоих прислали.

— А еще люди будут?

— Наверно. Но не официально, не переводом. Мы там у себя человек пятьдесят, если не шестьдесят, прячем.

— Как же это вы умудряетесь столько народу спрятать?

— А они каждую ночь меняют бараки. Больше одного раза в том же бараке не ночуют.

— А если СС вызовет их с вещами на выход? Или в канцелярию?

— Тогда они не явятся.

— Что?

— Они просто не явятся, — повторил Гольдштейн. Он увидел, что пятьсот девятый даже привстал от изумления. — СС давно уже не в состоянии полностью контролировать лагерь, — пояснил он. — Вот уже несколько недель беспорядок с каждым днем все больше. Мы их путаем, как можем. Получается, что те, кого они ищут, либо с бригадами ушли, либо невесть где.