Искра жизни (перевод М. Рудницкий)

Часть из них отрезали и построили далеко впереди, другую, наоборот, сзади; тех, что были посередке, взял на себя Вебер со своей командой. По головам старались не бить, только по телу. Мало-помалу этапников распределили по отрядам. Словно оглушенные, стояли они шеренгами по четверо, взявшись за руки, чтобы не упасть. Между теми, кто еще держался на ногах, ставили умирающих. Со стороны, особенно несведущему взгляду, могло показаться, что это стоит, взявшись за руки, гигантская орава пьяниц. Потом откуда-то из недр толпы возникло пение. Подняв головы, глядя прямо перед собой и придерживая товарищей, арестанты пели. Правда, не все, скорее, немногие, поэтому и песня звучала как-то вразброд, то здесь, то там. Они шли по большому, главному лагерному плацу мимо выстроившихся на утреннюю поверку рабочих бригад, шли и исчезали за воротами.

— Что это они поют такое? — спросил Вернер.

— Песню мертвых.

Трое беглецов прятались в двадцать втором бараке. Они забились в самый дальний угол. Двое залезли под нары. Головами они уткнулись в стену, а ноги торчали наружу и тряслись. Дрожь пробегала по ногам волной, потом замирала и начиналась снова. Третий, белея лицом, умоляюще смотрел на всех по очереди.

— Прятать… человек… человек…

Он повторял эти слова снова и снова, указательным пальцем тыча себе в грудь. Видимо, это было все, что он знал по-немецки.

Вебер распахнул дверь.

— Ну, где они? — Вместе с двумя охранниками он стоял в дверном проеме. — Долго еще? Где они?

Никто ему не ответил.

— Староста секции! — гаркнул Вебер.

Бергер вышел вперед.

— Барак двадцать два, секция… — начал было докладывать он.

— Заткнись! Где они?

Выбора у Бергера не было. Он знал: в считанные минуты беглецов все равно найдут. Знал он и еще кое-что: обыска в бараке надо избежать любой ценой. Ведь сейчас у них скрывались двое политических из Рабочего лагеря.

Он уже поднял руку, чтобы показать в угол, но один из надзирателей, глянув ему через плечо, его опередил.

— Да вон они! Под нарами!

— Вытаскивайте!

В битком забитом бараке началась яростная возня. Оба охранника, словно лягушек, за ноги тащили беглецов из-под нар. Те сопротивлялись изо всех сил, уцепившись за стояки. Они дрыгали ногами, пытаясь вывернуться. Вебер подошел и наступил им на пальцы. Раздался треск, руки разжались. Обоих вытащили. Они не кричали. Они только издавали тихий и тонкий протяжный стон, когда их волокли по грязному полу Третий с белым лицом, встал сам и последовал за товарищами. Глаза его зияли на лице, как две большие черные дыры. Проходя мимо арестантов, он смотрел на них в упор. Те отводили взгляды.

Вебер, широко расставив ноги, стоял у выхода.

— Кто из вас, мерзавцев, посмел открыть дверь?

Никто не отозвался.

— Построение!

Все выбежали на улицу. Хандке уже стоял там.

— Староста секции! — орал Вебер. — Был приказ запереть двери. Кто посмел открыть дверь?

— Двери-то старые, господин оберштурмфюрер. Эти, которые сбежали, сами замок и сорвали.

— Брехня! Как это они могли сорвать? — Вебер подошел к замку, посмотрел. В трухлявых досках он и правда держался на честном слове. — Сегодня же врезать новый! Давно надо было сделать! Почему непорядок?

— Двери никогда не запираются, господин оберштурмфюрер. Параш-то в бараке нет.

— Все равно. Проследите, чтобы врезали.

Вебер повернулся и зашагал по дорожке вслед за беглецами, которые уже шли, не сопротивляясь.

Хандке смотрел на выстроившихся лагерников. Те ждали от него очередной выходки. Но ничего не произошло.

— Бараны! — процедил он. — Чтоб все сейчас же прибрали. — Потом обратился к Бергеру: — Похоже, не больно-то вам хотелось, чтобы барак обыскивали, а?

Бергер ничего не ответил. Он смотрел на Хандке без всякого выражения. Хандке усмехнулся.

— За дурачка меня держите, да? Я знаю больше, чем ты думаешь, и я вас всех еще к ногтю прижму! Всех, всех вас, умников долбаных, идиотов политических.

И он потопал вслед за Вебером. Бергер обернулся. За спиной у него стоял Гольдштейн.

— На что это он намекает?

Бергер пожал плечами.

— В любом случае надо немедленно известить Левинского. И перепрятать их сегодня куда-нибудь в другое место. Может, в двадцатый барак. Там пятьсот девятый, он знает, что к чему.

XVIII

Поутру густой завесой на лагерь опустился туман. Ни пулеметных вышек, ни столбов ограждения не было видно. Поэтому какое-то время казалось, будто и сам лагерь перестал существовать, словно туман растворил его рубежи в мутном и обманчивом видении свободы: лишь пойти туда — и сразу убедишься, что никаких преград и нет вовсе.

Потом взвыли сирены, а вслед за ними вскоре громыхнули и первые взрывы. Они грянули из мутного ниоткуда, и невозможно было определить ни их силу, ни их происхождение. С одинаковым успехом они могли рваться прямо над головой, где-то за горизонтом, либо в городе. Они перекатывались по небу, как громовые удары подступающей грозы, и в этой бездонной ватной серо-белой мути казались почти не опасными.

Обитатели двадцать второго барака, устало сутулясь, сидели кто на нарах, кто в проходе. Спали они в эту ночь мало, и их донимал голод: накануне вечером дали одну пустую баланду. На бомбежку почти не обращали внимания. Они уже привыкли к гулу разрывов, он тоже стал неотъемлемой частью их существования. Поэтому никто не ожидал, что завывание падающей бомбы внезапно резко усилится и оборвется чудовищным грохотом.

Барак содрогнулся, как от землетрясения. В еще длящемся раскате взрыва жалобно зазвенели оконные стекла.

— Это нас бомбят! Нас бомбят! — всполошился кто-то. — Выпустите меня! Скорей!

Началась паника. Люди срывались с нар. Другие пытались слезть, но только запутывались руками и ногами в копошащихся конечностях тех, кто сидел ярусом ниже. Бессильные руки в неистовстве молотили куда попало, мертвецкие черепа яростно скалили зубы, обезумевшие глаза в ужасе таращились из впалых глазниц. Была какая-то призрачная жуть в том, что все это происходило как бы бесшумно: грохот зениток и рвущихся бомб был теперь настолько силен, что полностью перекрывал шум в бараке. Раскрытые рты, казалось, кричат беззвучно, словно онемев от страха.

Земля содрогнулась от второго взрыва. Паника усилилась, перерастая в сумятицу и бегство. Те, кого еще держали ноги, начали продираться по проходам; другие совершенно безучастно оставались лежать на нарах, глядя на своих беззвучно жестикулирующих товарищей, словно созерцая некую любопытную пантомиму, действие которой к ним самим уже никакого отношения не имеет.

— Закройте дверь! — крикнул Бергер.

Но было уже поздно. Дверь распахнулась, и первая куча скелетов вывалилась в туман. За ними ринулись другие. Ветераны, сбившись в своем углу, цеплялись за что попало, лишь бы волна бегущих не захватила и их.