Искра жизни (перевод М. Рудницкий)

— Суп! Вы что, оглохли? Жратва! Суп! — Вместе с каждым словом на этапируемых сыпались удары.

— Отставить! — заорал Нойбауэр сердито. — Кто вам разрешил их бить? Кто, я вас спрашиваю?

Надзиратели и охранники испуганно отскочили.

— Убирайтесь! — крикнул Нойбауэр.

Грозные люди с дубинками мигом превратились в обычных лагерников. Крадучись, они разбежались по краям плаца и один за другим растворились в толпе.

— Этак они их совсем покалечат, — буркнул Нойбауэр. — А нам потом с ними возись.

Вебер кивнул.

— Нам и так после выгрузки на вокзале несколько машин трупов привезли сжигать.

— Куда же их дели?

— Штабелями сложили у крематория. И это при том, что у нас с углем плохо. Нашего запаса топлива нам на своих мертвецов едва хватает.

— Вот черт, как же нам от этих-то избавиться?

— Они в панике. Начисто не понимают, что им говорят. Но может, если они это учуют…

— Учуют?

— Ну да. Еду. Учуют или увидят…

— Вы хотите сказать, если подвезти сюда бачок?

— Так точно. Обещаниями этих людей не проймешь. Они должны сами все увидеть и понюхать.

Нойбауэр кивнул.

— Возможно. Мы как раз получили новую партию перевозных бачков. Прикажите один подкатить. Или даже два. Один с кофе. Еда уже готова?

— Еще нет. Но один бачок, наверно, наберется. От вчерашнего ужина, по-моему.

* * *

Бачки подкатили. Они стояли сейчас метрах в двухстах от толпы на улице.

— Подвезите один к Малому лагерю, — распорядился Вебер. — И откройте крышку. А когда они приблизятся, медленно везите обратно.

— Надо, чтобы они с места стронулись, — пояснил он Нойбауэру. — Пусть только с плаца уйдут, а там уж легче с ними справиться. С ними всегда так. Где спали — оттуда ни ногой, потому что тут с ними ничего не случилось. Это для них своего рода гарантия. Все остальное их страшит. Но как только сдвинешь с места, идут как миленькие. Подкатите пока что только кофе, — скомандовал он. — И обратно не увозите. Раздайте! Пусть пьют.

Бачок с кофе вкатили прямо в толпу. Один из надзирателей зачерпнул полный половник кофейной бурды и вылил его прямо на голову ближайшему арестанту. Это был тот самый старик с окровавленной седой бородой. Жижа потекла по его лицу, и теперь окрасила бороду в коричневый цвет. За такой короткий срок это была уже третья метаморфоза.

Старик поднял голову и слизнул капли. Его когтистые руки стали шарить по бороде. Надзиратель сунул половник с остатками кофе ему прямо в рот.

— На, пей! Кофе!

Старик открыл рот. Его кадык жадно задвигался. Руки вцепились в половник, и он глотал, глотал, весь уйдя в эти глотки и причмокивания, лицо его дергалось, он трясся и пил, пил…

Все это увидел сосед. Потом второй, третий. В тот же миг этапники вскочили, их рты, их руки жадно потянулись к половнику, отталкивая друг друга, цепляясь, хватая — секунду спустя вокруг половника копошилась целая гроздь голов и рук.

— Эй! Вот черт!

Надзиратель не мог выдернуть половник. Он и тянул, и дергал и, украдкой оглядываясь назад, где стоял Нойбауэр, даже пинал толпу ногами. Но вокруг уже поднимались все новые и новые жаждущие. Склонившись над бачком, они пытались — кто, свесившись, прямо ртом, кто пригоршнями своих тощих рук, — дотянуться до вожделенной жижи.

— Кофе! Кофе!

Надзиратель почувствовал, что половник наконец отпустили.

— А ну, по порядку! — заорал он. — Становись в очередь! Подходить по одному!

Однако ничего не помогало. Толпу уже было не сдержать. Она ничего не слышала и не слушала. Она учуяла нечто, что и кофе назвать нельзя, просто что-то теплое, что можно пить, и, обезумев, ринулась к бачку; там, где обессилел мозг, был всесилен желудок.

— А теперь медленно откатывайте бачок, — скомандовал Вебер. Это было невозможно. Толпа облепила его со всех сторон. Один из надзирателей вдруг изменился в лице и начал медленно заваливаться на спину. Толпа его просто приподняла и оторвала от земли. Теперь он барахтался, как утопающий, покуда не провалился вниз.

— Построиться клином! — скомандовал Вебер. Надзиратели и лагерные полицейские спешно выполнили приказ. — Вперед! К бачку! Вытянуть и катить!

Охрана врубилась в толпу. Они расшвыривали людей направо и налево. Наконец им удалось взять бачок в кольцо и потихоньку стронуть с места. Бачок, впрочем, был уже почти пуст. Сомкнувшись плечом к плечу, они вывезли его из гущи людей. Толпа пошла за ними. Через плечи, даже из-под рук охранников тянулись молящие ладони.

Вдруг кто-то один из этого жалкого, стонущего людского месива углядел далеко впереди второй бачок. Качаясь от слабости, он кинулся туда какими-то нелепыми, сомнамбулическими прыжками. Следом тут же бросились другие. Но уж тут-то Вебер был начеку: бачок был окружен здоровенными охранниками, которые тут же покатили его вперед.

Толпа ринулась за ними. Лишь несколько бедолаг остались возле первого бачка, водя ладонями по стенкам, чтобы долизать последние капли пойла. Еще примерно тридцать человек так и не смогли встать — они лежали на плацу.

— Этих забрать и тащить следом, — распорядился Вебер. — И образуйте оцепление вокруг колонны, чтоб ни один не вернулся.

Плац был захламлен и загажен сплошь; на целую ночь он стал для этапников местом спасительной передышки. Одна ночь — это много. В таких вещах Веберу опыта не занимать. Он точно знал, что, как только еда кончится, толпа, словно вода к стоку, снова устремится сюда.

Охранники погнали отставших вслед за колонной. Попутно они подбирали мертвых и умирающих. Мертвых было только семеро. Впрочем, от всего этапа сейчас оставались только сотен пять, самых крепких.

При выходе из Малого лагеря на улицу несколько арестантов попытались вырваться. Охрана, обремененная умирающими и трупами, не всех сумела догнать. Трое самых резвых убежали. Они домчались до бараков и принялись дергать двери. Дверь двадцать второго барака подалась. Они юркнули внутрь.

— Отставить! — гаркнул Вебер охранникам, которые направились было извлекать беглецов. — Всем оставаться тут! Тех троих после возьмем. Тут присматривайте! Никому не отходить!

Человеческое стадо уныло плелось по улице. Когда бачок с едой опустел и их начали строить в колонну, они попытались повернуть обратно. Но они уже были не те, что прежде. Еще совсем недавно, по ту сторону страха и отчаяния, они были тверды, как скала, и это давало тупую силу их упорству. Теперь же голод, еда и движение снова отбросили их назад, в отчаяние, и в них опять проснулся прежний страх, превратив их в диких, запуганных тварей, они были уже не слитной неподатливой массой, но скопищем одиночек, каждый наедине со своим собственным остаточком жизни, а поодиночке каждый стал легкой добычей. К тому же они теперь были разъединены чисто физически — они не сидели, тесно прижавшись друг к другу. Сила их иссякла. Они снова чувствовали голод и боль. Они уже начали повиноваться.