Искра жизни (перевод М. Рудницкий)

Бухер, не отрываясь, смотрел в окно.

— Ты только глянь, что делается, — прошептал Бергер. — Там ведь не только эсэсовцы бьют. И не только зелененькие. Не одни урки. Там и другие цвета есть. Там есть и наши люди! Такие же, как мы, политические, но их сделали надзирателями и полицейскими. И усердствуют они ничуть не хуже своих учителей. — Он яростно потер воспаленные глаза, словно намереваясь напрочь выдавить их из орбит. Возле барака вплотную к стене стоял старик с белой бородой. Изо рта у него лилась кровь, медленно окрашивая бороду в алый цвет.

— Отойдите от окна, — сказал Агасфер. — Если они вас увидят, тоже загребут.

— Они нас не увидят.

Стекло в окошке было грязное, слепое, так что с улицы при всем желании невозможно было разглядеть, что творится в темных недрах барака. Зато изнутри видимость была сносная.

— Не надо вам смотреть, — настаивал Агасфер. — Грех смотреть на такое, ежели силой не заставляют.

— Нет, это не грех, — ответил Бухер. — Мы никогда не должны об этом забывать. Потому и смотрим.

Между тем ярость охраны постепенно стала убывать. Надзирателям приходилось каждого арестанта тащить силой. Чтобы со всеми управиться, им понадобилось бы не меньше тысячи человек. А так им удавалось иногда выволочь на дорогу десять — двадцать жидов, но не больше. Как только их набиралось больше, они прорывали цепочку охранников и кидались обратно в необъятное черное месиво копошащихся тел.

— А вот и Нойбауэр собственной персоной, — сообщил Бергер.

Нойбауэр подошел и теперь говорил с Вебером.

— Не хотят уходить, — доложил Вебер голосом, чуть менее равнодушным, чем обычно. — Хоть убей их, а они с места не сдвинутся.

Нойбауэр попыхивал сигарой, прячась в облаках дыма. Вонь на плацу стояла чудовищная.

— Вот мерзкая история! Зачем только нам их прислали? Можно ведь было сразу прикончить на месте, так нет же, надо тащить через всю страну, лишь бы в газовые камеры. Хотелось бы мне знать, зачем все это понадобилось.

Вебер передернул плечами.

— Полагаю, затем, что даже у самого пархатого жида есть тело. Пятьсот трупов. Убивать легко, а вот трупы уничтожать куда хлопотней. А там их вообще две тысячи было.

— Ерунда! Почти в каждом лагере есть крематорий, как у нас.

— Это верно. Но в наше время крематории не всегда справляются. Особенно если лагерь надо быстро расформировать.

Нойбауэр выплюнул табачную крошку.

— Все равно не понимаю, зачем возить людей в такую даль.

— Опять же из-за трупов. Наше командование не любит, когда находят слишком много трупов. А совершенно без следа, так, чтобы потом нельзя было установить численность, их уничтожают только крематории, — к сожалению, при нынешней потребности слишком медленно. По-настоящему современное средство, чтобы без следа растворять действительно большие массы, пока не найдено. Массовые захоронения и через много лет можно раскопать и потом долго еще пугать народ страшными сказками. Что уже делается в России и в Польше.

— Но почему бы всю эту шваль просто не оставить при отступлении? — Нойбауэр тут же поправился: — То есть при стратегическом выравнивании линии фронта. Толку от них все равно никакого. Оставить их американцам или русским, пусть носятся с ними сколько угодно.

— Да опять же все дело в телесной физике, — терпеливо пояснил Вебер. — Говорят, американскую армию сопровождает просто тьма журналистов и фотографов. Они понащелкают фотографий и начнут уверять, будто у нас заключенные истощены от недоедания.

Нойбауэр вынул сигару изо рта и пристально взглянул на подчиненного. Он не мог понять, говорит начальник режима серьезно или опять над ним потешается. Наверно, ему никогда этого не выяснить, сколько ни пытайся. Лицо Вебера было, как всегда, непроницаемо.

— Что это значит? — спросил Нойбауэр. — Что вы имеете в виду? Конечно, они истощены.

— Это все страшные сказки, которыми демократическая пресса пугает народ. Наше министерство пропаганды предупреждает об этом каждый день.

Нойбауэр, не отрываясь, смотрел на Вебера. «А ведь, по сути, я его совсем не знаю, — думал он. — Он всегда выполнял все, что я прикажу, но что у него за душой, мне совершенно неведомо. Меня бы не удивило, если бы он сейчас расхохотался мне прямо в лицо. Мне, а может, и самому фюреру. Одно слово — наемник, и идеалов никаких. Такому, наверно, ничего не свято, даже партия! Партия ему так, сбоку припека».

— Знаете ли, Вебер, — начал он, но тут же осекся. Нечего церемонии разводить! А все этот страх, опять этот проклятый страх. — Конечно, эти люди истощены, — сказал он. — Но это не наша вина. Это все вражеская блокада нас вынуждает. Разве не так?

Вебер поднял голову. Он не поверил своим ушам. Нойбауэр смотрел на него с неестественным напряжением.

— Само собой, — безмятежно протянул Вебер. — Конечно, это все вражеская блокада.

Нойбауэр кивнул. Страх снова улетучился. Он окинул взором плац.

— Откровенно говоря, — начал он затем почти доверительно, — у нас до сих пор лагеря очень разные, смотря в какой попадешь. Наши заключенные, даже из Малого лагеря, выглядят все же значительно лучше, чем эти вот. Вы не находите?

— Да, — ответил Вебер обескураженно.

— Видите, все познается в сравнении. У нас наверняка самый гуманный лагерь во всем рейхе. — Нойбауэр вдруг ощутил прилив умиротворения. — Конечно, люди умирают. И даже многие. В такие времена это неизбежно. Но мы проявляем человечность. Кто не в силах больше работать, тот у нас не работает. Где еще такое отношение к изменникам родины, врагам нации?

— Да почти нигде.

— Вот и я о том же. Истощены? Это не наша вина! Говорю вам, Вебер… — Нойбауэра вдруг осенило. — Послушайте, я знаю, как мы их отсюда выкурим. Знаете как? Жратвой!

Вебер расплылся в ухмылке. Старик-то, оказывается, не все время в облаках витает.

— Отличная идея, — подхватил он. — Там, где дубинка не подействовала, жратва всегда подействует. Но у нас нет на них пайка.

— Что ж, значит, придется нашим заключенным затянуть пояса. Раз в кои-то веки проявить солидарность. Подумаешь, немножко меньше получат на обед. — Нойбауэр расправил плечи. — Они тут по-немецки понимают?

— Не все, но кое-кто, может быть.

— А переводчик есть?

Вебер спросил у караульных. Те подвели троих арестантов.

— А ну, переводите, что господин оберштурмбанфюрер скажет! — гаркнул Вебер.

Все трое в готовности замерли. Нойбауэр выступил на шаг вперед.

— Ребята! — произнес он с достоинством. — У вас неверные сведения. Вас отправляют в лагерь отдыха.

— Ну, давай! — Вебер ткнул одного из троицы. Все переводчики тут же залопотали что-то на своих непонятных наречиях. Ни одна душа на плацу не шелохнулась.

Нойбауэр повторил свои слова.

— А сейчас вы пойдете на кухню, — добавил он. — Вам дадут кофе и перекусить.

Переводчики старались вовсю. Но ни один этапник не тронулся с места. Никто из них уже давно никаким словам не верил.

Зато каждый видел, как, доверившись посулам, люди исчезали навсегда. Еда и еще баня были самые опасные обещания.

Нойбауэр начинал злиться.

— Кухня! Шагом марш на кухню! Есть! Кофе пить! Есть и пить кофе! И суп дадут.

Охранники, размахивая дубинками, бросились в гущу толпы.