Искра жизни (перевод М. Рудницкий)

— Бергер! Что с тобой? Бергер!

Бергер весь скорчился и лежал очень тихо.

— Ничего, — ответил он.

— Это что, легочное кровотечение?

— Нет.

— Что же тогда?

— Желудок.

— Желудок?

Бергер кивнул. Потом сплюнул кровь, которая еще оставалась во рту.

— Ничего страшного, — прошептал он.

— Как же, рассказывай. Что надо сделать? Скажи, что нам для тебя сделать?

— Ничего. Нужен покой. Дать полежать.

— Может, внести тебя в барак? Мы для тебя топчан расчистим. Пару-тройку других на улицу выбросим.

— Нет. Мне надо только спокойно полежать.

Пятьсот девятого охватило вдруг безысходное отчаяние. Он столько раз видел, как умирают люди, и почти столько же раз умирал сам, так что уж теперь-то, казалось бы, твердо уверился: ничья смерть не будет для него слишком сильным потрясением. Но сейчас от одной мысли он перепугался, как ребенок. У него было такое чувство, будто он теряет последнего и единственного друга в жизни. И тотчас же накатила безнадежность. Лицо Бергера, мокрое от пота, еще улыбалось ему, а пятьсот девятый уже видел его там, в подвале, на цементном полу, в стылой неподвижности.

— Ведь должна же, черт подери, хоть у кого-то быть еда! Или лекарство! Лебенталь!

— Никакой еды, — прошептал Бергер. Он протестующе поднял руку и раскрыл глаза. — Ты уж поверь. Я скажу, если мне что понадобится. В свое время. Но не сейчас. Сейчас ничего. Поверь. Это только желудок. — И он снова закрыл глаза.

После свистка вечернего отбоя из барака вышел Левинский. Он подсел к пятьсот девятому.

— А почему, собственно, ты не в партии? — напрямик спросил он.

Пятьсот девятый смотрел на Бергера. Тот дышал размеренно и ровно.

— С какой стати ты вдруг именно сейчас решил это узнать? — ответил он вопросом на вопрос.

— Жалко просто. Хотелось, чтобы ты был одним из нас.

Пятьсот девятый знал, к чему клонит Левинский. В руководстве лагерного подполья коммунисты образовывали особенно твердое, энергичное и сплоченное звено. Это звено хоть и сотрудничало с другими подпольщиками, но никогда не доверяло им целиком и неизменно преследовало свои цели. И всегда первым делом защищало и продвигало своих людей.

— Ты вполне бы мог нам пригодиться, — наседал Левинский. — Кем ты раньше был? Ну, по профессии?

— Редактором, — ответил пятьсот девятый и сам удивился, насколько странно звучит здесь это слово.

— Редакторы нам как раз очень нужны!

Пятьсот девятый ничего не ответил. Он знал: спорить с коммунистом так же бесполезно, как и с нацистом.

— Ты, часом, не слыхал, кого нам пришлют старостой? — спросил он немного погодя.

— Да вроде одного из наших. Во всяком случае, кого-то из политических, это точно. У нас ведь тоже нового назначили. Он вообще наш человек.

— Значит, ты вернешься в свой барак?

— Через день-другой. Только староста тут ни при чем.

— Ты что, еще что-то слышал?

Левинский посмотрел на пятьсот девятого испытующе. Потом придвинулся ближе.

— Мы ожидаем захвата лагеря примерно через две недели.

— Что?

— Да. Через две недели.

— Ты имеешь в виду — освобождение?

— Освобождение и захват лагеря нашими людьми. Мы должны взять его в свои руки, когда эсэсовцы смоются.

— Кто это «мы»?

Левинский снова секунду поколебался.

— Будущее руководство лагеря, — сказал он затем. — Какое-то руководство ведь должно быть, вот мы его уже и организуем. А иначе будут только хаос и бестолковщина. Надо быть наготове, чтобы сразу включиться. Снабжение и обеспечение лагеря должно идти без перебоев, это самое главное. Снабжение, обеспечение, организация — здесь же тысячи людей, их нельзя так сразу взять и распустить.

— Здесь-то уж точно нельзя. Многие даже ходить не могут.

— И это тоже. Врачи, медикаменты, транспортировка, пополнение продовольствия, реквизиции в окрестных деревнях..

— И как же вы собираетесь со всем этим справиться?

— Нам помогут, конечно. Но организовать все должны мы сами. Кто бы нас ни освободил — англичане или американцы, но это будут боевые части, действующая армия. Им недосуг концлагерем управлять, у них совсем другие задачи. Управлять будем мы сами. С их помощью, конечно.

Пятьсот девятый хорошо видел голову Левинского на фоне облачного неба. Голова была мощная, округлая, словно литая.

— Странно, — произнес он. — Как запросто мы рассчитываем на помощь неприятеля, верно?

— Я поспал, — сказал Бергер. — Я снова в порядке. Это был желудок, только и всего.

— Ты болен, и это не желудок, — возразил пятьсот девятый. — Никогда не слышал, чтобы при больном желудке кровью харкали.

Глаза Бергера вдруг широко раскрылись.

— Мне такой сон странный приснился. Отчетливый, совсем как наяву. Будто я оперирую. Свет яркий… — И он уставился в ночь.

— Эфраим, Левинский считает, что через две недели мы будем на свободе, — осторожно сказал пятьсот девятый. — Они теперь каждый день радио слушают.

Бергер не шелохнулся. Казалось, он даже не слышит.

— Я оперировал, — заговорил он снова. — Как раз сделал надрез. Резекция желудка. Только начал и вдруг понял, что ничего не помню. Я все забыл. Стою весь в поту. Пациент лежит, взрезанный уже, без сознания — а я ничего не помню. Начисто позабыл всю операцию. Это было ужасно.

— Не думай больше об этом. Обыкновенный кошмар, только и всего. Господи, чего мне тут только не снилось. А когда выйдем отсюда, нам и не такое еще сниться будет.

Пятьсот девятый вдруг совершенно отчетливо учуял запах яичницы с салом. Он постарался отогнать от себя очередное наваждение.

— Нас ждут не только лавры и литавры, — сказал он. — Это уж точно.

— Десять лет! — Бергер все еще смотрел в небо. — Десять лет впустую! Псу под хвост! Просто выброшены! Без работы! Я раньше как-то совсем об этом не думал. Очень возможно, что я и правда многое забыл. Я и сейчас весь ход операции вспомнить не могу. По-настоящему вспомнить, во всех мелочах. Первое время в лагере я по ночам репетировал операции в уме. Потом перестал. Очень может быть, что я все забыл…