Искусство как опыт

Может показаться, что я слишком долго задерживаюсь на довольно маловажном тезисе. Однако следствия, выводимые из приведенного отрывка, касаются всей проблемы искусства как опыта. Моментальный опыт невозможен и биологически, и психологически. Опыт – это продукт, можно даже сказать побочный продукт, непрерывного и накапливающегося взаимодействия органического субъекта с миром. Нет другого основания, на котором можно было бы построить эстетическую теорию и критику. Когда индивид не дает в полной мере срабатывать этому процессу, он в точке остановки начинает дополнять опыт произведения искусства не связанными с ним частными понятиями. Проблемы эстетической теории и критики довольно точно описываются следующими строками:

Когда непрерывно развертывающийся процесс накапливающегося взаимодействия и его результат не принимаются во внимание, объект видится только в своей части, тогда как остальная теория становится субъективными фантазиями, а не органичным развитием. Он останавливается уже после первого восприятия частичной детали: остальной процесс носит исключительно мозговой характер, представляясь односторонним занятием, чей импульс приходит лишь изнутри. Он не включает стимулы, которые бы поступали от среды, замещая фантазию взаимодействием с субъектом [40] .

40

Из личной переписки с доктором Барнсом.

Так или иначе, разделение искусств на пространственные и темпоральные пришлось восполнить другой классификацией, а именно делением на репрезентативные и нерепрезентативные искусства, в котором архитектура и музыка ныне относятся к последнему роду. Аристотель, разработавший классическую концепцию репрезентативности искусства, смог по крайней мере избежать дуализма такого деления. Он трактовал понятие подражания в более широком и разумном ключе. Так, он объявил, что музыка – наиболее репрезентативное из всех искусств, хотя некоторые современные теоретики относят ее к абсолютно нерепрезентативному классу. Но при этом он не имел в виду глупости вроде того, что музыка представляет щебетание птиц, мычание коров или журчание ручьев. Он имел в виду, что музыка воспроизводит звуками чувства, эмоциональные впечатления, создаваемые различными объектами и сценами: военными, грустными, триумфальными, сексуальными и доводящими до оргазма. Репрезентация в смысле выражения охватывает все качества и ценности любого возможного эстетического опыта.

Архитектура не является репрезентативной, если мы под репрезентацией имеем в виду воспроизведение естественных форм ради собственно копирования. Так, некоторые авторы полагали, что соборы «представляют» высокие деревья в лесу. Однако архитектура не просто использует естественные формы, арки, колонны, цилиндры, прямоугольники и части сфер. Она выражает их характерное воздействие на наблюдателя. Объяснение того, что могло бы представлять собой здание, не использующее и не представляющее естественные энергии гравитации, давления, порыва и т. д., следует оставить тем, кто считает архитектуру нерепрезентативной. Но архитектура не составляет сумму представлений этих качеств материи и энергии. Она выражает устойчивые ценности коллективной человеческой жизни. То есть она «представляет» воспоминания, надежды, страхи, цели и священные ценности тех, кто строит, чтобы создать дом для семьи или алтарь для богов, чтобы устроить место для законотворчества или поставить заслон неприятелю. Тайной останется и то, почему мы называем здания дворцами, замками, домами, ратушами и форумами, если архитектура не является предельным выражением человеческих интересов и ценностей. Если не увлекаться головными фантазиями, совершенно очевидно, что каждая важная постройка – это сокровищница хранимых воспоминаний и в то же время памятник, запечатлевший заветные надежды на будущее.

Кроме того, отделение архитектуры (и в этом плане также и музыки) от таких искусств, как живопись и скульптура, приводит к полной неразберихе в историческом развитии искусств. Скульптура (относящаяся к репрезентативным искусствам) веками считалась органической частью архитектуры – достаточно посмотреть на фризы Парфенона или на резные изображения в Линкольнском и Шартрском соборах. Также нельзя сказать, что ее все большая независимость от архитектуры – сегодня статуи разбросаны по паркам и общественным площадям, а бюсты ставятся на пьедесталы в помещениях, и так уже загроможденных, – совпала с реальным прогрессом в самом искусстве скульптуры. Живопись первоначально существовала на стенах пещер. Долгое время она оставалась декорацией храмов и дворцов, внутренних или внешних стен. Фрески были призваны внушать веру, поддерживать благочестие и наставлять верующего, рассказывая ему о святых, героях и мучениках его веры. Когда в готических строениях осталось мало места для стенописи, их место заняли витражи и живопись на панно, остававшиеся частями архитектурного целого в той же мере, что и резьба на алтаре и запрестольной перегородке. Когда представители знати и богатейшие купцы начали собирать живопись на холсте, они использовали ее для украшения стен, поэтому подчас полотна обрезали, чтобы они лучше подходили для этой цели. Музыка связывалась с песней, а разные ее жанры были приспособлены под потребности критических событий, таких как смерть, свадьба, брак, религиозная служба и празднование. По прошествии определенного времени и живопись, и музыка перестали служить этим частным целям. Поскольку все искусства стремятся в полной мере использовать свои медиумы, достигая независимости, этот факт лучше использовать для доказательства того, что ни одно искусство не является подражательным в буквальном смысле слова и необходимо для проведения между ними четких и строгих границ.

Кроме того, когда такие границы проведены, теоретики, их придумавшие, обнаруживают необходимость сделать исключения и ввести некие промежуточные формы, утверждая даже, что некоторые искусства являются смешанными, например, танец, оказывающийся одновременно и пространственным, и темпоральным. Поскольку в природе каждого объекта искусства быть самим собой, единым и единичным, такое понятие о «смешанном» искусстве можно уверенно считать сведением к абсурду всего стремления к строгой классификации. Как поступить таким классификациям с горельефной и барельефной скульптурой, с мраморными намогильными фигурами, фигурами, вырезанными на деревянных дверях или отлитыми в дверях из бронзы? Что они скажут о резных капителях, фризах, карнизах, навесных куполах, балках? Как в такие классификации впишутся малые искусства, например: работы из слоновой кости, алебастра, гипса, терракоты, серебра и золота, железные орнаменты на балках, указателях, петлях, экранах и решетках? Является ли одна и та же музыка нерепрезентативной, когда она исполняется в концертном зале, и репрезентативной, когда она составляет часть службы в церкви?

* * *

Попытка составить жесткую классификацию и определение не ограничивается искусствами. Похожий метод применялся и к эстетическим эффектам. После того как сущность красоты определили, немало сил и изобретательности было потрачено на перечисление различных ее видов, а именно возвышенного, гротескного, трагического, комического, поэтического и т. д. Конечно, существуют определенные реалии, к которым такие термины применимы в качестве имен собственных, используемых для разных членов семейства. Специалист может сказать о возвышенном, красноречивом, поэтическом, юмористическом нечто такое, что усиливает и проясняет восприятие объектов в их конкретности. Возможно, прежде чем увидеть Джорджоне, сначала стоит понять, что означает лиричность, а прежде чем услышать главную тему Пятой симфонии Бетховена, – четко осознать, чем может и чем не может быть сила в искусстве. Но, к сожалению, эстетическая теория не стала довольствоваться прояснением качеств как акцентированных элементов в индивидуальных целостностях. Она превратила прилагательные в существительные, а потом начала диалектическую игру с полученными таким образом жесткими понятиями. Поскольку на основе принципов и идей, определяющихся вне самого эстетического опыта, может возникнуть только жесткая понятийная структура, все попытки такого рода могут быть использованы в качестве ярких примеров «умозрительных фантазий».

Если, однако, рассматривать такие термины, как живописное, возвышенное, поэтическое, безобразное и трагическое, в качестве обозначения тенденций, а потому и прилагательных, наподобие таких слов, как «милый», «сладкий» или «убедительный», мы вернемся к тому факту, что искусство – это качество деятельности. Как и любой модус деятельности, оно определяется движением в том или ином направлении. Между этими движениями можно провести такие различия, что наше отношение к данной деятельности станет разумнее. Тенденция, движение осуществляется в определенных границах, задающих его направление. Однако тенденции опыта не имеют внешних границ, которые были бы математическими линиями без толщины и ширины. Опыт слишком богат и сложен, чтобы столь точное межевание было возможным. Границы тенденций – скорее полосы, чем линии, а качества, их характеризующие, образуют спектр, поскольку на них невозможно наклеить ярлыки.

Следовательно, кто угодно может выбрать какие-то литературные пассажи и уверенно сказать, что это проза или поэзия. Но такое распределение качеств не означает, что есть одна вещь, называемая поэзией, и другая – называемая прозой. Оно означает ощущаемое качество движения по направлению к некоему пределу. А потому качество существует во многих степенях и формах. Некоторые из его меньших степеней проявляются в неожиданных местах. Элен Паркхерст приводит следующую цитату из прогноза погоды:

Низкое давление сохраняется к западу от Скалистых гор, в Айдахо и к югу от реки Колумбия вплоть до Невады. Условия для урагана наблюдаются в долине Миссисипи и до Мексиканского залива. Сообщается о снежных бурях в Северной Дакоте и Вайоминге, снеге и граде в Орегоне, нулевой температуре в Миссури. Сильные ветра юго-восточного направления дуют со стороны Вест-Индии, навигация вблизи побережья Бразилии получила предупреждение.

Никто не скажет, что этот отрывок – поэзия. И все же только педантичное определение будет отрицать то, что в нем есть нечто поэтическое, отчасти определенное благозвучием географических названий, а еще больше «перенесенными ценностями», накоплением аллюзий, создающих ощущение простора, романтики далеких и незнакомых земель, но прежде всего тайны многоликого волнения сил природы в урагане, снежной буре, граде, снеге, холоде и шторме. Интенция приведенного отрывка сводится к прозаическому описанию погодных условий. Однако слова заряжены так, что они устремлены к поэтическому. Я предполагаю, что даже уравнения, состоящие из химических символов, в определенных обстоятельствах, когда совершается прорыв в понимании природы, могут для некоторых людей обладать поэтической ценностью, хотя в таких случаях эффект ограничен, поскольку он остается их частным опытом. Но можно уверенно сказать, что в опыте разные материалы и разные движения по направлению к разным концовкам будут обладать отличиями, крайние степени которых столь же отстоят друг от друга, как непритязательная проза и восторженная поэзия. Ведь в некоторых случаях тенденция – это направление исполнения опыта как опыта, тогда как в других результат движения – нечто отложенное про запас для какого-либо другого опыта.

Рассмотрение работ о комическом и юмористическом продемонстрирует, я думаю, те же два факта. С одной стороны, конкретные замечания и комментарии могут прояснить определенную тенденцию, разбудив читателя и помогая ему проводить более четкие различия в реальных ситуациях. Такие случаи совпадут с теми, когда качество рассматривается как прилагательное или тенденция. Но также предпринимаются трудоемкие попытки дать жесткое определение, иллюстрируемое подборкой отдельных примеров. Как родо-видовая классификация может свести к понятийному единству многообразие тенденций, на которое указывают даже обычные термины: смешной, смехотворный, скабрезный, забавный, потешный, веселый, фарсовый, развлекательный, остроумный, шутейный, а также такие термины, как вышучивать, насмехаться, выставлять посмешищем и язвить? Конечно, при должной изобретательности можно начать с некоего определения, указывающего, например, на несочетаемость как сущность смешного, или с обратного ему чувства логичности и пропорции, а потом для каждой разновидности смешного отыскать отличающий ее видовой признак. Но тогда мы, очевидно, будем заниматься просто диалектической игрой.