Искусство как язык – языки искусства. Государственная академия художественных наук и эстетическая теория 1920-х годов
Шрифт:
Искусство сохраняет и культивирует эту общность самосознания – «т. е. сознание себя в общении, в общном единстве с другими “самими” и с другим моментом себя же» (Ед. хр. 3. Л. 39 об.). Так, литература, замечает Шпет в еще одном тексте времен ГАХН, [604] является выражением культурного и общественного самосознания, но не как его отражение, а как его активное воплощение в слове. Тот «культ слова», что лежит в основе всякой литературы, оказывается еще и культивированием творческого самосознания и творческой силы человека.
604
Речь идет предположительно о статье «Литература» для «Словаря художественных терминов», который подготавливался в ГАХН и не был доведен до публикации. Опубликован из архива ГАХН в: СХТ ГАХН. С. 253–259.
Благодаря тому что искусство воплощает и сохраняет знание об общности культурного самосознания, оно воспроизводит, как в завершение утверждает Шпет, «исконное единство культурного бытия», которое было разрушено «в борьбе за “предмет” и за овладение им, в борьбе, поднявшей брата против брата» (Ед.
605
Этот финальный тезис доклада Шпета вновь возвращает нас к его критике Фидлера: задачей Шпета было показать, что эстетическое (определяемое прежде всего как «эстетическое наслаждение») тесно связано с пониманием искусства как знания, что отрицал Фидлер. В этом финальном тезисе наслаждение связывается с ощущением «интенсивности жизни», сопровождающим осознание культурной общности в искусстве. Вместе с тем Шпет отсылает в своих заключительных размышлениях и к тезису Ю. Балтрушайтиса об искусстве как преобразовании жизни («искусство – жертва»).
Мария Кандида Гидини
Структура и личность. «Философия жизни» Зиммеля и ГАХН
«Философия жизни» была хорошо известна в России с начала XX в. Одним из самых неустанных посредников между нею и русской мыслью был, пожалуй, С. Франк. Стоит немного остановиться на специфике такого посредничества, поскольку это может пролить свет на особенности русского прочтения «философии жизни» и, следовательно, указать на глубокие причины более или менее скрытого внимания, которое уделили ей впоследствии авторы ГАХН.
Важно рассказать эту «предысторию», чтобы обозначить философский контекст деятельности Академии и показать ее органическую связь с эволюцией русской мысли того времени. Авторы ГАХН существовали не в отдаленной цитадели, не в чуждом родной культуре пространстве; наоборот, весьма чувствительные к стимулам, поступавшим из международного научного сообщества, они были крепко укоренены в почве своей, русской мысли. Парадоксально, но присутствие в их работах таких авторов, как, например, Дильтей и Зиммель, свидетельствует о специфике русской мысли и о тематизации в ней собственной национальной культурной идентичности.
В поддержку своего тезиса я хотела бы привести точку зрения русского ученого, который интенсивно занимался немецким историзмом вообще и Дильтеем главным образом, – А. Михайлова. [606] Он исходит из того, что усвоение немецкого историзма со стороны русской культуры в первых десятилетиях XX в. было связано с характерной способностью русской мысли производить в процессе заимствования некий «акт самосознания и переосмысления», что оказывается возможным благодаря ярко выраженной онтологической ориентации, свойственной этой культуре с самого ее рождения. В русской мысли, однако, речь идет об особом типе онтологии, поскольку здесь «историчность слилась с бытием». Подобная установка является основной и для Г. Шпета, который из-за своего участия в международном феноменологическом движении на поверхностный взгляд мог показаться чуждым национальной традиции.
606
А. В. Михайлов. Современная историческая поэтика и научно-философское наследие Густава Густавовича Шпета. С. 451–458.
На самом деле Шпет переосмысляет и философски переобосновывает весь субстанциализм и онтологизм русской мысли, тем самым придавая новый оттенок феноменологической философии и осмысляя действительность как историческую действительность (в резком контрасте с аисторизмом довоенного Гуссерля). [607] «Затем, – продолжает Михайлов, – (это) соединение феноменологии с психологией народов, или этнической психологии, и, наконец, отмеченное чрезвычайной важностью и оказавшееся поистине провидческим синтезирование феноменологии и герменевтики – что в немецкой философии и науке было достигнуто лишь значительно позже». [608] Михайлов говорит об отчетливой онтологической предпосылке, которая позволяет Шпету «трактовать в социальном плане то, что в некоторых течениях феноменологии так и осталось отвлеченной, структурно-логической проблемой интерсубъективности». [609]
607
Уже Б. П. Вышеславцев отмечал то же самое в своей сочувственной рецензии на работу Шпета о Герцене. Здесь Шпет, по его мнению, входит в область философии истории, которая является настоящим поприщем русской философии. Суть поставленной Шпетом через фигуру Герцена проблемы состоит во внимании к конкретной личности, которая проявляется в истории и оказывается единственным оплотом против утопического фанатизма. См.: Б. П. Вышеславцев. Новости русской философии. С. 189.
608
А. В. Михайлов. Современная историческая поэтика и научно-философское наследие Густава Густавовича Шпета. С. 453.
609
Там же. С. 454.
Шпет не ограничился обращением к отечественной философской традиции; он искал другие
направления мысли, с помощью которых можно «исправить» феноменологическую установку там, где она, как ему казалось, не в состоянии разрешить такие основные и очевидные для него вопросы, как изначально присущая бытию историчность и трудно выразимая в философских терминах проблема личного начала субъекта. В этом смысле очевидно, что у Шпета именно в период работы в ГАХН прослеживается «скрещение различных интеллектуальных традиций», среди которых разные философии жизни и Зиммель, в частности, играют немаловажную роль. [610]610
На самом деле Зиммель привлекал внимание Шпета с начала его исследовательской деятельности. В 1903 г., в рамках семинаров Челпанова он читал доклад о современной социологии, где говорил о Зиммеле как о важнейшем мыслителе и цитировал его «Проблемы философии истории» (опубликованные в Москве уже в 1898 г.). См.: Г. Г. Шпет. Новейшие течения в социальной науке. С. 43.
В своем обзоре рецепции Дильтея в России Н. Плотников отмечает, что, несмотря на общепринятое признание центрального места истории в русской мысли, вопросы исторического и гуманитарного познания играли скромную роль в русской философии. Н. С. Плотников. Дильтей в России. К истории рецепции. С. 247.
Показательно, что в обзоре изложение позиции Шпета занимает довольно много места. Пожалуй, именно в ГАХН Шпет явился инициатором традиции и школы своеобразного историзма, который оборвала сама история.
Занимаясь Государственной академией художественных наук, особенно стоит сосредоточить внимание на работах Георга Зиммеля, хотя бы ввиду того значения, которое он придавал эстетике. Немецкий философ считал эстетику дисциплиной, способной преодолеть субъективность вкуса, и признавал ее гносеологическое превосходство над остальными формами знания. Примат эстетического у него соответствует эвристическому приоритету поверхности (его основная тема – видимость) над глубиной. В рамках этой феноменологической концепции искусство sui generis имеет двойную «функцию»: с одной стороны, оно наглядно демонстрирует бытие и в то же время, благодаря своему оформляющему взгляду, приводит бытие в закономерное и уразумеваемое единство. В этом смысле искусство, со своим особым положением между индивидуальным и общим, парадигматично для всего гуманитарного, и в особенности исторического, знания.
Предыстория: Семен Франк
В ноябре 1911 г., всего через два месяца после смерти Дильтея, Франк напечатал статью о нем в «Русской мысли». [611] Сожалея, что из всех произведений немецкого философа на русский язык была переведена только «Сущность философии», [612] Франк уделял особое внимание большим дильтеевским работам о жизни Шлейермахера: «Aus Schleiermacher’s Leben in Briefen» (в 4-х томах) и «Leben Schleiermachers» 1870 г. Та же установка, тот же интерес к жизненному личному началу мысли и творчества содержались и в книге Дильтея о переживании и поэзии – «Erlebnis und Dichtung» 1905 г. Таким образом, Франка интересовала проблема биографии, которую он находит у Дильтея в виде «образа развивающейся личности». Русский философ считает работу над биографией глубокой потребностью дильтеевской мысли, которая неустанно пыталась уразуметь живую натуру, «выражающуюся не в одних мыслях, но и в действиях и в чувствах выдающейся личности». [613]
611
С. Франк. Вильгельм Дильтей. С. 37–40.
612
В. Дильтей. Сущность философии. С. 1–70.
613
С. Франк. Книга Дильтея по истории философии. С. 38.
По Франку, новизна философского метода Дильтея заключается в его внимании к живым личным корням философских концепций, которое способствует укоренению всякой, даже самой отвлеченной идеи в переживании, понятом как «конкретная целостность реакции субъекта на впечатления бытия». [614]
Ту же установку мы находим у близкого к Дильтею мыслителя Г. Зиммеля, который, по существу, был введен в горизонт русской культуры в 1910-х гг. именно Франком на страницах журналов «Логос» и «Русская мысль».
614
Там же.
Во введении к своей основной работе «Hauptprobleme der Philosophie» Зиммель говорит о «другой» форме понимания, которая сосредотачивается больше на духовном движении, чем на его результатах, больше на процессе духовного творчества, чем на его продуктах. Здесь узнается известная гумбольдтовская установка на различение энергии и эргона, в которой нашла выражение вражда между жизненным процессом и его конкретными порождениями:
Ибо душа никогда не является только лишь тем, что она есть в данный момент, но всегда есть нечто большее: в ней уже заранее задана ее собственная, более высокая и совершенная в сравнении с нею же самой форма, и пусть в нереальном виде, как-то все же она тут присутствует. Речь идет здесь не об определенном, зафиксированном в некоторой точке духовного мира идеале, но об освобождении покоящихся в самой душе напряженных сил, развитии ее собственного, повинующегося ее же формообразующему побуждению зерна. [615]
615
Г. Зиммель. Понятие и трагедия культуры. С. 446.