Искусство почти ничего не делать

Достигнув цели, писательница вдруг поворачивает обратно, заглянув внутрь дома бывшего друга, который ушел. Очевидно, она тоже поняла «чистый закон» и ей нет никакой надобности ждать ответа, за которым она явилась.

Однако помимо друга, которого ей не хватает (и которого она, возможно, избегает?), героиню преследует и другой призрак — восхитительной подруги, старой модистки, оставленной в Париже на красном диване, символической фигуры старого мира ремесленников. У нее больше индивидуализма, больше наивности и простоты (свойственных людям, живущим одним днем, не строя догадок о возможном). Она молча противится коллективной мечте о революции, столь притягательной в прошлом. Ремесленный мир, старомодный, но дружественный и поистине братский (в данном случае сестринский), к которому, осознав бесполезность своей поездки, без которой она все-таки не может обойтись (и в этом вся сила романа — заставить нас осознать, какими далекими и окольными путями может проходить поиск своей судьбы), она возвращается, чтобы понять, что счастьем — очень простым и долгое время заслоняемым пылом юношеского романтизма — было как раз то самое, незавершенное, что всегда находилось рядом.

Нужно обязательно прочитать эту прекрасную книгу, называемую романом обучения, повествование которой, развиваясь между сном и волшебной реальностью, увлекает нас плавным стилем Мишель Лебр — эта манера скользить, не останавливаясь подробно, — в поэтическое и серьезное размышление о превратностях и неожиданных поворотах в познании самого себя. И может, нам тоже посчастливится понять, что наши давние и навязчивые фантазии играют в нашей жизни ту же роль (вообще-то необходимую) помощника, простого стимула в taedium vitae [64] .

64

Отвращение к жизни (лат.).

И тогда нам вспомнятся слова лорда Байрона:

Великая цель жизни — ощущение. Чувствовать, что ты существуешь, пусть даже через боль. Именно эта молящая «пустота» толкает нас к игре — к войне, в путешествие, к любым действиям, вызывающим сильные ощущения, чья главная притягательность в волнении, которое с ним нераздельно.

Тибетец на олимпийском марафоне

Этой ночью мне приснился поистине странный сон.

Началось с того, что я принял приглашение — и это самое странное — побывать на Олимпийских играх в Пекине. Когда мы прилетели, в аэропорту нас встретили китайские гиды (мужчина и женщина, державшиеся с ледяной учтивостью) и на машине повезли нас через гигантские стройки, потом по длинным проспектам, ничем не отличавшимся от таких же в любой развивающейся агломерации (это напоминало фильм «Время развлечений» Жака Тати, может, с чуть большей манией величия…), а гид-китаянка расхваливала на своем приблизительном английском то, что сооружалось.

Больше всего меня поразило, что сквозь туман, окутавший город, не пробивалось солнце, что действовало очень угнетающе. Наконец мы прибыли в своей отель, по некоторым деталям было заметно, что его только-только построили (тут и там еще суетились голодные, злые рабочие, и, когда мне с трудом удавалось поймать их взгляд, казалось, я вижу покорных прирученных зверей, но иногда в их глазах на мгновение вспыхивала ненависть…).

Гиды объявили, что у нас пятнадцать минут на то, чтобы отнести вещи и освежиться, а потом нам нужно собраться в холле и отправиться на торжественную конференцию. Моя комната была обычным гостиничным номером «роскошной» гостиницы стандарта «Хилтон»; только гравюры в рамках, бледные копии старинной китайской живописи, напоминали, что ты находишься в древней Срединной империи.

Затем меня и других членов делегации доставили на автобусе в большой зал, где уже сидело много народу разных национальностей с блокнотами и ручками, и мы выслушали приветственную речь китайца в костюме и галстуке, не перестававшего механически улыбаться между протокольными фразами на безупречном (в плане синтаксиса) английском, но с хромающей дикцией. В его речи говорилось о том, как счастлив «древний» Китай принимать нас во время такого «замечательного события, призванного служить мирному сближению народов».

Я заметил, что у одной из моих соседок (на ее груди красовался значок с надписью «Japan») на плече висело что-то вроде противогаза, похожего на те, которые во Франции носили пожарные во время учений по выживанию в случае террористической атаки. Потом я увидел, что у большинства слушателей имеются такие же. Меня ни о чем не предупредили, и я слегка запаниковал. Тогда я встал, ища глазами гида, чтобы спросить, почему обо мне забыли, и тут полицейский в форме решительно усадил меня на место, сказав, что нужно дождаться конца заседания.

По окончании гид спокойно объяснил, что противогаз выдается по желанию и предназначен только на случай сильной жары, а синоптики не предсказывали ничего подобного на время соревнований.

Наконец, как обычно бывает в нелепых снах (а этот был как раз одним из таких, не так ли?), я словно по волшебству очутился на трибуне стадиона в огромной толпе зрителей, с явным восторгом смотревших вниз на дорожку, у большинства из них на поясе висели те же противогазы.

Мы присутствовали на одном из главных событий Олимпийских игр: знаменитом марафонском забеге.

Все взоры были устремлены к выходу под северной трибуной, откуда через несколько минут появился африканец с фигурой аскета (честно говоря, слегка напоминавший скелета), который под буйные аплодисменты механическими скачками завершал последний круг в забеге, а сзади, отставая на несколько метров, бежал точь-в-точь такой же африканец — и в своем запутанном сне я уже не мог вспомнить, то ли они бежали в поддержку голодающих забастовщиков, то ли это был международный забег на длинную дистанцию.

Когда бегуны пересекли финишную черту, громкоговоритель объявил, что оба спортсмена из Эфиопии заняли призовые места, а второй из них одержал победу в личном зачете. Странным было то, что на финише оба атлета сразу рухнули на землю, к ним тут же подбежали санитары в форме, уложили на носилки, а к лицу приложили кислородную маску, подключенную к огромному баллону на тележке. Похоже, все воспринимали это как должное, один я был слегка удивлен, а потому попросил разъяснений у соседа (на его нагрудном значке было написано «австралийский болельщик»). Тот совершенно спокойно ответил, что это нужно, чтобы очистить легкие от чрезмерного содержания углекислого газа, скопившегося из-за большого напряжения, что сейчас это нормальная и обязательная процедура во время крупных состязаний в перенаселенных городах для предотвращения проблем с сердцем и дыханием. Более того, добавил он, затем их всех, включая соперников, подвергнут обязательному диализу.

— Диализу? — удивился я.

Да, снисходительно пояснил он, тоном человека, говорящего с умственно отсталым, диализу, чтобы очистить кровь от всех легальных допингов, которые они принимали перед соревнованием.

Я вдруг понял, что безнадежно отстал в том, что касается развития современного спорта, и совершенно не заметил, какой потрясающий прогресс достигнут в области улучшения спортивных результатов.

Тем временем до финиша мелкими группами добежали остальные спортсмены, которых подвергли тем же медицинским процедурам. Одновременно с этим на центральной площадке соревновались прыгуны в длину; я обратил внимание, что у большинства из них были пластиковые ступни на шарнирах, похожие на маленькие лопаты, а их прыжки походили на прыжки роботов, которых мне приходилось видеть в телепередачах. Мой сосед, оказавшийся невероятно любезным, пояснил, что прыгунам и спринтерам теперь ампутируют конечности, чтобы заменить их на более эффективные ступни из углепластика. По его словам, в спринтерском забеге это позволяло выиграть несколько тысячных секунды и две десятых миллиметра в прыжках (тут он настаивал, чтобы я восхитился подвигом). Подобные эксперименты применялись и в других видах спорта, например в метании, где гибкая пластиковая рука позволяла достичь поразительных результатов (very exciting! [65] как выразился мой сосед).

65

Потрясающе! (англ.)