Искусство почти ничего не делать

А во время второй половины передачи, где говорилось об идеологических позициях Бобра [73] и ее спутника, их отрицании буржуазных ценностей, тогда как они не только были выходцами из той среды, но она глубоко отпечаталась на всем их образе жизни, поведении и вкусах, мне вдруг стало ясно, что они на всю жизнь сохранили это хорошо известное бунтарство против родителей, которое мы называем переходным возрастом, когда агрессия и вызывающее поведение прямо пропорциональны прочной привязанности к ценностям, усвоенным в изначальной социальной среде.

73

Прозвище Симоны де Бовуар по созвучию ее фамилии с английским beaver.

Сартр, боваризм и кружевная салфетка

Учитывая размах, который в последние дни приняло обсуждение жизни легендарной пары Сартра и Симоны де Бовуар, их пресловутой системы случайной любви, равно как и тонкостей стратегии и тактики, присущих этому занятию, и, наконец, чтобы продолжить тему письма читательницы, приведенного в предыдущей главе, я разыскал в своих записях заметки, сделанные когда-то во время десятичасовой беседы между нашим великим патриархом экзистенциализма и его подпевалой Мишелем Конта, которую в течение недели транслировали по каналу «Франс кюльтюр».

Вот некоторые отрывки из нее: в какой-то момент Сартру задали конкретный вопрос о случайной любви, на что он ответил следующее:

— Я обязан перед своими слушателями чистосердечно (sic!) признаться, что в настоящее время состою в любовных отношениях с не менее чем семью женщинами, из которых Симона, разумеется, остается главной и центральной фигурой и т. д.

Конта: С семью, вы сказали?

— Да, с семью, поскольку, видите ли, каждая обладает особой индивидуальностью и… (следует длинное рассуждение о женской душе и ее удивительных свойствах).

Чуть погодя Конта говорит:

— Всем известно, уважаемый мэтр (или как-то так), что ваше творчество, само по себе обширное, породило массу толкований, в десять раз превышающих его по объему и…

Сартр перебивает:

— Гораздо больше, чем в десять раз!

— Значит, вам случалось их читать? — спрашивает Конта.

— Да, да, время от времени…

— Узнали ли вы из них что-то новое или открыли какие-то новые грани самого себя?

— Абсолютно ничего не узнал! Совсем ничего!

Далее идут (согласно моим записям) жалобы на скуку, которую всегда нагоняет старческая болтовня друзей-ровесников!

Nota bene:

1. Понятие боваризма подразумевает способность, присущую человеку, неизбежно представлять себя не тем, кем он является на самом деле (или, по крайней мере, в глазах окружающих — что по-научному в старину называли кинестезией [74] ). Это свойство мощный двигатель, вращающий великое колесо мира, которое, в свою очередь порождает ярмарку тщеславия и иллюзий — иллюзий и тщеславия, которых, как мы ежедневно в том убеждаемся, не в силах избежать никто, даже очень сильные и сложные прославленные умы.

74

Кинестезия — род смутного понятия, которое мы имеем о самом себе независимо от физических ощущений (Словарь французского языка).

Недавно, когда я листал книгу графини де Сегюр, на второй странице сказки «Красавица, умница и добрая душа» мне попался прекрасный пример кинестезии: «Как все нелепые создания он был очарован собственной персоной и ни капли не сомневался в том впечатлении, которое производил на окружающих». (Примеч. автора.)

2. Если взять на себя труд прочесть некоторые работы Альфреда Адлера (специалиста по комплексу неполноценности), можно узнать, что то, что обычно принято называть комплексом превосходства (у каждого в окружении найдется представитель этой высокомерной категории…), всегда не что иное, как стремление преодолеть комплекс неполноценности.

Кроме того, продолжая эту тему сартровского фатовства и самозаблуждения (только ли на склоне лет?), мне хочется привести здесь несколько отрывков из текста двоих партнеров Фруттеро и Лучентини [75] , вошедшего в их знаменитый сборник эссе под названием «Превосходство глупца». Эссе называется «Старая куртка профессора Сартра» и начинается с некоторых реплик из интервью, данного героем статьи журналу «Эсквайр», также опубликованного в итальянском «Эспрессо». В нем Сартр в самом начале заявляет, что больше не носит пиджаков, а только куртки, как ту, что он сегодня «демонстрирует» на себе, которую купил в Венеции летом 1968 года, когда после майских манифестаций решил, что в своем возрасте может себе позволить одеваться по своему вкусу, поскольку долгие годы он думал, что буржуазная одёжда — костюм, рубашка и галстук — просто ужасна, но считал себя обязанным их носить, чтобы не выглядеть сумасшедшим.

75

Карло Фруттеро (1926–2012) и Франко Лучентини (1920–2002) — итальянские писатели детективного жанра, работавшие в соавторстве.

Однако, как отмечают Фруттеро и Лучентини, во времена наивысшего успеха его творчества (когда его пьесы одновременно ставились в двух-трех театрах Парижа, а книги читал весь литературный бомонд) большинство людей любых социальных слоев давно уже носили свитера, рубашки с воротом нараспашку и куртки, и только Сартр продолжал одеваться у портного. Возникает вопрос, почему он так упорно оставался узником того, что сам же называл в интервью «жуткой буржуазной униформой».

Быть может, причина кроется в том, что, несмотря на свой успех, в глубине души Сартр оставался профессором философии, на лекциях с легкостью делал обзор сложнейших философских систем и давал беглые характеристики тысячелетним цивилизациям, но каждый вечер возвращался домой, где столы украшены кружевными салфетками, подаренными старой тетушкой? И, как добавляют двое приятелей, для такого человека, как он, война в Испании, сталинизм, Сопротивление, атомная бомба, беспощадная индустриализация, выход на мировую арену азиатских стран или маоизм очень мало могли повлиять на его взгляд на мир, потому что за всем этим была белая рубашка, костюм-тройка, университетская аудитория, с. трудом добытая кафедра, внимательные и почтительные студенты на скамьях, а вечером, на склоне дня, утешительное свидание с кружевной салфеткой. Что позволяет предсказать, какой травмой стал для подобных людей, законсервированных в своих привычках, майская буря 68-го года…

Однако, заключают Фруттеро и Лучентини:

…еще не все было потеряно; ученики предоставили профессору последний шанс: ему оставалось лишь встать на их сторону, прикрыть их разрушительную деятельность своим бесполезно знаменитым именем, отказаться от своих вкусов, привычек, утешительного чтения и отныне говорить и писать только о политике, массах, восстаниях и революциях. И прежде всего ему пришлось надеть куртку. Сартр натянул ее на себя, как натягивают спасательный жилет, но нас нимало не удивляет, что купил он ее в Венеции. Не исключено, что он, вполне закономерно, заскочил на Бурано [76] , чтобы купить пару-тройку кружевных салфеток.

76

Бурано — остров в лагуне Венеции, славится своими кружевами.

Под действием святого духа эстетики

Меня пригласили послушать актера, который в присутствии автора читал длинные отрывки из книги, по-видимому имевшей недавно большой успех и напечатанной в одном из наших престижнейших издательств.

В этом романе рассказчик, который, как сразу становится ясно, является альтер эго автора, повествует о том, как однажды утром неожиданный порыв заставил его бросить работу и привычные обязательства, чтобы дать волю внутренней поэзии, которая, как он чувствовал, зрела в нем. И вот, проходя по парижскому мосту, он великолепным жестом (который обязательно покажут в кино) швыряет «ветру истории» странички из толстых папок, которые он таскал в своем бюрократическом портфеле. Этот единственный миг освободительного экстаза передан со сдержанностью и мастерством, достойным лучших англосаксонских авторов школы антипсихологии, согласно которой человек не может как следует контролировать импульсы своего подсознания (хотя в данном случае поводов для волнения нет!).

Затем следует несколько удивительный (я ожидал рассказа о том, как герой покатился по наклонной плоскости, примерно как в книге Джорджа Оруэлла «Фунты лиха в Париже и в Лондоне», или что-нибудь в стиле Генри Миллера или «Голода» Кнута Гамсуна, где автор перечисляет множество законных и незаконных хитростей, помогающих выжить), итак, следует рассказ о скитаниях нашего героя по разным европейским столицам, и это путешествие (в духе неоэкзистенциализма) толкает его на поиски — надо сказать, слегка туманные, — но которые все-таки выливаются в непреодолимую потребность взять ручку, чтобы посредством письма утолить свою жажду самовыражения. Тут начинаешь понимать, что этот роман не просто о социальном и онтологическом освобождении, но и о спасительном и героическом возрождении самого себя. Сюжет вполне классический, но, должен заметить, прекрасно проработанный. На восемнадцать баллов из двадцати!

Когда чтение отрывков закончилось, автор красивый, робкий и стеснительный парень — поднялся на сцену и, преодолев предварительную изящную нерешительность, пояснил нам с тем же пламенным лирическим красноречием, что и в его книге, как, разорвав цепи буржуазного общества, полноправным членом которого он являлся, он кочевал с места на место в поисках «настоящей жизни», «своего» места в подлунном мире, короче, в поисках своей истинной судьбы. Подобно кораблю, сбившемуся с курса, он бороздил океан пришедшей в упадок Европы в поисках тихой гавани своей души. И все это, добавил он, в течение долгих пяти лет!