Исмаил

— Принести завтрак?

— Нет, господин Могаддам, я не буду есть.

Солеймани с полным ртом возразил:

— Что значит «не буду есть», парень, быстро завтракай, пока клиенты на тебя не насели!

Исмаил хотел было сказать, что больше не будет здесь завтракать, что увольняется и уходит, однако не стал портить им утро. Сказал:

— Если можно, чай без сахара!

Могаддам налил и подал ему чай. Исмаил сел на стул возле стола Солеймани. Чем ближе стрелки сдвигались к восьми, тем беспокойнее становились клиенты за стеклом, сильнее прижимались лбами к стеклу. Солеймани надел пиджак, укрепил галстук на шее и торопливо подошел к своему столу, говоря:

— Господин Могаддам, открывайте, пожалуйста. Восемь часов!

Сев за стол, он взглянул на Исмаила и сказал:

— Ну что устроился тут, вставай и садись за свой стол!

— Я хочу уйти.

— Позже всех пришел и раньше уйдешь? Вставай и ступай на свое рабочее место!

— Нет, вы не поняли, я совсем хочу уволиться с работы.

Глаза Солеймани расширились. Он положил ручку на стол и в изумлении уставился на Исмаила:

— Что? Что ты сказал?

— Только то, что ухожу. Прощаюсь, в отставку!

— Парень, приди в себя, не мели вздор, какая отставка?!

— Я серьезно говорю. Я хочу уволиться. Вчера написал прошение об отставке. Пожалуйста, вот оно.

Достав конверт из кармана пиджака, он положил его на стол. Солеймани со злостью смотрел на этот конверт.

— Повтори еще раз, друг. Ты подаешь мне прошение об увольнении?

— Да. Прочтите, пожалуйста, все ли я правильно написал?

Солеймани взял конверт и, повертев его в руках, вынул из него листок бумаги и с неохотой, гундося, прочел:

«Уважаемому господину Солеймани, Директору досточтимого Филиала на улице Саадат.

Я, Исмаил Сеноубари, кассир указанного филиала, имею честь сообщить, что по личным обстоятельствам не могу продолжать работу, и заявляю о конце выполнения своих обязанностей».

Солеймани ухмыльнулся и, бросив заявление на стол, сказал:

— Иди ты к черту с твоей отставкой!

— Почему, господин Солеймани?

— Не почему, а к черту! Уважаемый, в то самое время, как у тебя на носу повышение в должности, такой кредит дали хороший — ты мне написал прошение. Не буду работать, не буду работать! Уйдешь, что будешь делать, что, в торговый дом своего папы устроишься? Откроешь собственный автосалон? Или будешь экспортировать фисташки и сухофрукты? Что делать будешь? Проедать отложенные миллионы? Клянусь Аллахом, мы тоже мусульмане, тоже знаем, что священно, а что запретно. Ты бедняком будешь, парень, бедняком. Иди работай давай, читай себе намазы, вечерами ходи в мечеть, делай все, что хочешь, но не делайся бедняком. Пожалей мать свою и брата. Я люблю тебя, Исмаил. Ты мне как сын. И я не хочу, чтобы ты страдал. Ты слышишь меня? Понимаешь, что я говорю? Осознаешь?

Исмаил повесил голову. Виски горели. Слова Солеймани, как кувалдой, били его по голове. Он разглядывал черные точки и золотистые пятна плиточного пола банка. Там существовала некая вымышленная география, не имеющая границ и пределов.

— Ну так что, язык проглотил, что ли?

— Я думаю, что не смогу продолжать работать. Я ухожу.

Солеймани взял заявление об увольнении, вместе с конвертом разорвал его несколько раз вдоль и поперек, бросил в мусорное ведро и сказал:

— Вот и все с отставкой уважаемого. Я не даю согласия. Начинай работать!

И он пальцем указал на рабочий стол Исмаила. Тот поднялся и стоял в нерешительности. Потом медленно подошел к своему столу и неохотно уселся. Хедаяти спросил:

— Зачем ты шум поднимаешь?

— Да так, все в порядке.

Харири и Сафар тоже казались удивленными, поглядывая на него исподлобья. Солеймани, сцепив обе руки, подставил их под подбородок и, сквозь жалюзи, смотрел на улицу. Исмаил занялся работой. Держался с клиентами он любезно, спрашивал их о здоровье.

Вечером, когда закончился рабочий день, он подошел к столу Солеймани и уважительно сказал:

— Я все-таки ухожу. Сегодня только по вашей просьбе сидел на работе.

— Понятно это, парень, что ты не останешься. Я ведь силой не могу тебя удержать, правильно?

— Спасибо, я ваш вечный должник. Все это время вы терпели мои ошибки.

— Какой должник, парень, раз уходишь.

— Иначе никак не складывается.

— Я беспокоюсь за тебя.

— Аллах велик.

— Ну, не забывай нас, если что.

— Не забуду. Заявление я сейчас опять напишу, да?

— Напиши, раз ты уже все решил.

Исмаил взял лист бумаги и опять написал то же прошение об отставке, подписал его. Солеймани взял его и бросил в ящик своего стола. Сафар уже надел пиджак и собирался уходить. По вечерам он работал у оптового торговца продовольствием, вел его бухгалтерию. Исмаил окликнул его.

— Господин Сафар, вы от меня видели как плохое, так и хорошее, все это прошу суммировать и выставить счет, а набежавший процент покорно прошу скостить!

— Э, друг мой, мне сейчас на работу надо, о чем таком говоришь?

— Я прощаюсь с тобой, дорогой. Завтра ты меня уже не увидишь.

— Что, так быстро — и на пенсию? Никак, хитрец, хлебное место нашел, типа нефтяной фирмы или еще чего-то, в банке уже тебе не интересно!

— Успехов тебе, господин Сафар, а я вообще-то ничего не нашел.

Хедаяти, который вдел руку в один рукав пиджака и не попадал другой в пройму другого рукава, наконец, с трудом надел пиджак и сказал:

— Что с тобой, парень, еще чернила не просохли на приказе о зачислении, а ты уже хочешь уйти?

— Я уже ушел, господин Хедаяти!

— Эх ты, ловелас, влюбленный чертов. Мы только к тебе привыкли. Куда ты уходишь?

Солеймани сказал:

— Куда идет — бумажных змеев запускать или там голубей. Нормальной работы нет у него!

Его слова сочетали добрую иронию и насмешку. И Харири, ничего не говоря, подошел к нему, глядя поверх его головы и поправляя на носу очки, передвигая их с места на место, в точности как человек, встретившийся с серьезной проблемой и не знающий, каков будет исход дела.

Когда Исмаил вышел из банка, настроение его изменилось, он словно стал другим. И сам он, и люди вокруг, и как будто бы даже здания изменились. Он почувствовал, что освободился. Но и точка опоры исчезла. Больше не нужно приходить на работу, и не будет зарплаты. Он стал чужим — он, который приходил сюда несколько лет, работал здесь, теперь принадлежал к области воспоминаний. Теперь ему могли сказать: не приходи, не мешай нам. Могаддам мог выставить его за дверь. Итак, все кончено. Теперь нужно думать о будущем. О будущем, о котором он не имел ни малейшего представления. Он не знал, какая судьба его ждет. Вместо того, чтобы идти вверх по улице Саадат, он пошел вниз, в сторону железной дороги. Заброшенная и позабытая будка стрелочника под долгим влиянием солнечных лучей, дыма и пыли потеряла всякий цвет. Железная дорога уходила в дальние дали, блестя под лучами солнца. Он посмотрел в ту сторону, откуда по утрам приходила Сара, невольно вздохнул и сел на рельсы. Он не устал, но был как привязан к этому месту: тяжело, не вырваться.