Испытание правдой

— Нет, сэр, я свободна.

— Тогда не возражаете зайти ко мне в кабинет? Я вас надолго не задержу.

Карл Эндрюс был из тех, с кем всегда чувствуешь себя неуютно. Бывший морской пехотинец, он втайне гордился железной дисциплиной, которую установил в школе, и был известен как руководитель одного из самых строгих учебных заведений штата Мэн. Ослушание было недопустимо — хотя, конечно, это правило регулярно нарушалось, — и Эндрюс держал дистанцию с подчиненными. Он — командир, мы — рядовые солдаты, для нас он был «мистер Эндрюс» или «сэр». Никакой фамильярности. В то же время, при всей строгости протокола, ему удавалось быть абсолютно честным и справедливым ко всем нам, и случалось, он даже защищал своих сотрудников.

Я шла по коридору к его кабинету, надеясь на то, что и сейчас он проявит свойственную ему порядочность. Потому что знала, зачем он вызывает меня к себе.

Он сидел за большим металлическим столом. Его кабинет был обставлен весьма скромно, в углу стоял американский флаг, на стене висели в рамках почетное удостоверение об увольнении из Военно-морских сил и диплом университета Мэна, а также фотография, запечатлевшая момент присвоения ему губернатором звания «Учитель года», состоявшегося несколько лет назад. На столе перед директором лежал утренний номер газеты «Бостон геральд».

Он приветствовал меня кивком головы и жестом указал на стул.

— Прежде всего я хочу выразить вам свое сочувствие по поводу исчезновения вашей дочери. Не важно, сколько лет ребенку, для вас это всегда ваш ребенок, и горе, конечно, огромное. Я хочу, чтобы вы знали, что в это трудное для вас время вы целиком и полностью можете рассчитывать на поддержку школы. Если вам нужно взять несколько дней выходных…

— Это очень любезно с вашей стороны, сэр, — сказала я, — но я бы предпочла продолжить работу.

— Понимаю, — сказал он. — Теперь я должен прояснить с вами некоторые моменты. Первое — это внимание со сторонысредств массовой информации. Сегодня утром школа уже получила семь звонков от журналистов самых разных изданий, которые просили дать комментарии о вас, о ваших профессиональных качествах… и считаем ли мы, что вы правильно воспитывали своих детей, поскольку некоторые репортеры уже выяснили, что и Лиззи, и Джефф учились в нашей школе. Я выпустил заявление для прессы — очень простое и прямолинейное — и собираюсь разослать меморандум всему школьному персоналу о запрете на любые контакты с прессой, а при наличии таковых — о немедленном информировании миссис Айвенс. Вот текст моего заявления.

Он вручил мне фотокопию текста, напечатанного на бланке школы. Там был всего один параграф, в котором мистер Эндрюс сообщал, что я преподаю в школе Натаниэля Готорна вот уже более пятнадцати лет, являюсь «уважаемым членом коллектива» и школа во всем поддерживает меня в это нелегкое время. Он также свидетельствовал, что Джефф и Лиззи, которые в свое время учились в старшей школе Натаниэля Готорна, показали высокий уровень знаний, всегда были уравновешенными и воспитанными детьми. В заключение директор просил отнестись с уважением к частной жизни школьного персонала, и в первую очередь к моей частной жизни, и заявлял, что школа не будет вступать в дебаты об этической стороне заявлений, сделанных «миссис Бакэн по поводу личной жизни дочери».

— Думаю, мне следует пояснить последнюю фразу, — сказал Карл Эндрюс. — Как вам, наверное, известно, у нас есть ряд родителей, которые отличаются особой религиозностью. Возможно, вы помните Тришу Купер — она пыталась запретить нам преподавание теории эволюции в классе естествознания. Я не сомневаюсь в том, что, как только она ознакомится с вашей позицией относительно аборта, она организует кампанию против вас. Я говорю это не для того, чтобы напугать, скорее чтобы подготовить вас к возможным неприятностям. Потому что среди родителей этой школы найдется по крайней мере десятка два таких Тришей Купер. Что касается меня, я считаю, что они вправе иметь собственную точку зрения, так же как и вы вправе иметь свою. Но если они начнут убеждать меня в том, что нельзя держать в школе учительницу, которая не разделяет их взглядов на некоторые вещи, тогда мне придется задействовать тяжелую артиллерию.

— Спасибо вам, мистер Эндрюс.

— Могу я дать вам один совет, Ханна?.. Как бы они ни давили на вас, настаивая на интервью, просто выступите с коротким заявлением для прессы и скажите, что больше никаких комментариев не будет. Если вы клюнете на их наживку, они съедят вас с потрохами.

Марджи сказала то же самое, когда я позвонила ей сразу после разговора с директором. Что-то в словах Карла Эндрюса — его решимость защищать меня, в случае если особо рьяные блюстители библейских заповедей начнут требовать моей головы, — слегка успокаивало.

— Ладно, слушай, новости не очень хорошие, — сказала Марджи. — Сейчас у медийщиков застой, так что новостные каналы и таблоиды наверняка возьмутся за историю Лиззи, увидев в ней все ингредиенты для сенсации. Помнишь ту беременную домохозяйку, которая пропала в Калифорнии год назад, а ее аристократический муженек упорно отрицал свою причастность к этому, пока ее тело не вытащили из воды, и оказалось, что все это время он трахал какую-то риелторшу? Прости за грубость, но, судя по тому, что мне докладывают из офиса, ребята из «Фокс ньюс», «Инкуайрер» и «Пипл», да и из всех прочих бастионов свободной прессы, считают, что эта история идеально подходит для долгосрочной раскрутки, тем более что сегодня утром Маккуин нанял адвоката.

— Он что, признается…

— Не торопись с выводами. Просто с учетом того, что вокруг него витает слишком много обвинений, он рассудил, что адвокат ему не помешает. И знаешь, что я тебе скажу? Он прав.

— Боже…

— Согласно заявлению для прессы, сделанному адвокатом Маккуина, которое мне только что переслали из офиса домой…

— Марджи, тебе бы следовало сейчас отдыхать, а не заниматься всем этим…

— Пошла ты к черту, — рассмеялась она. — Как однажды сказал дядюшка Зигмунд Фрейд, «работа, как ничто другое в жизни, связывает человека с реальностью», особенно когда проходишь курс химии.

— Уже второй раз за прошедший час меня посылают к черту, — заметила я, рассказав ей про взбучку, которую устроил мне Дэн по телефону.

— Его можно понять, — сказала Марджи. — И он, наверное, чувствует свою вину за то, что спихнул на тебя это интервью…

— Нет, он просто ищет козла отпущения… и это я.

— Если хочешь, я поговорю с ним…

— С этим я сама справлюсь… но все равно спасибо за предложение. А вот что делать с прессой, ума не приложу.

— Сейчас иди домой и запиши на голосовую почту сообщение о том, что всеми контактами с прессой отныне занимается агентство «Марджи Синклер Ассошиэйтс», и оставь наш нью-йоркский телефон. Я хочу, чтобы ты отслеживала все звонки и небрала трубку, если будут звонить журналисты. Скажи Дэну, чтобы делал то же самое, а его секретарь пусть пересылает нам все запросы на интервью. А вы, ребята, ложитесь на дно, мы сами разгребем это дерьмо. Скоро я пришлю тебе по почте заявление для прессы, которое подготовила от твоего имени. Как звали того психиатра, у которого она наблюдалась в Бостоне?