Испытание временем

Шимшон, смущенный, отошел от двери. Старик с ума спятил… Сравнивать великого еврейского бога с норовистым конем, с приставом, фельдфебелем! До чего водка может довести человека!.. Надо держаться подальше от таких речей…

Шимшон опустился на траву под ивой и тотчас поймал стрекозу. Насекомое долго жужжало, билось и оставило в его руках зеленую ножку. Тогда он растянулся в кустах, где возились божьи коровки, и стал ловить их. Трава над берегом стояла ровно и неподвижно. Река полумесяцем лежала — блестящая и беззвучная. В небе догорало солнце, задымленное густеющей мглой…

С моста донеслась песня нищего о звездах — ангельских душах. За нею потянулась жалоба слепца.

Шимшон задумался. Какое ему, собственно говоря, дело до того, о чем болтают пьяные люди? Кто знает, что ответил старику молодой человек? Может быть, Иосе так досталось, что он трижды раскаялся…

Мысль, что незнакомец отчитал цирюльника и, возможно, даже пристыдил, успокоила Шимшона. Его потянуло обратно к цирюльне.

Старик стоял на прежнем месте и, широко расставив ноги, изрекал:

— Если бы у меня, Мойшка, был сын с характером нашего бога, я не дал бы ему вырасти… Говорят, он избрал нас из всех народов… Большое спасибо! Избрал — так балуй, ласкай, осыпай благами!.. У него все наоборот: нате, избранники, болячку номер первый — черту оседлости… Теснитесь, как селедки в бочке, задыхайтесь в бедности и пожирайте друг друга… Мало вам, получайте погибель номер два — процентную норму. Торгуйте, обманывайте промышляйте ветром, только не суйтесь в инженеры, врачи, профессора… Я так рассуждаю: если дитя виновато, его надо наказать, отхлестать, чтоб знаки остались на теле, но вспарывать женщинам животы, бросать детей с третьего этажа только потому, что они избранники? Как хочешь, Мойшка, я не понимаю его…

Гнев, возмущение, бунт, способный единым порывом очистить мир от мерзости и преступления, вспыхнули в груди Шимшона. Еще одно мгновение — и молодой Самсон ворвется в цирюльню, изобличит безбожника старика и сметет с лица земли гнездо нечестивцев… Незнакомец с массивными часами червонного золота снял золотой перстень со среднего пальца, повертел его в руке и надел на указательный. Лицо его было серьезно, глаза сосредоточенны и спокойны.

— Тысячу раз извините, реб Иосл, но я с вами не согласен…

Шимшон готов был рукоплескать. Очаровательный незнакомец с лихо закрученными усами стоил этого. Благородного человека узнаешь с первого взгляда…

— Я с вами не согласен, — повторил он, делая широкий жест. — Кто вам сказал, что дети Израиля обижены? Выдумка, поклеп! Взгляните на меня и на моего клиента Ивана — какое может быть сравнение? Он ковыряется в земле, грязный и темный, как ночь… Кто ему оказывает внимание? Какое у него общество? А я одет — дай бог всем моим друзьям!.. Костюм мой последней моды, сорочка от Альшванга, запонки чистого золота и, не сомневайтесь, девяносто шестой пробы… Профессия моя — самая почтенная, мной не брезгают графы, а надо будет — позовет и царь… Меня принимают с почетом и провожают, как евреи меджибожского ребе.

Он поправил бриллиантовую булавку, снял кольцо с указательного пальца и надел его на средний.

Шимшон не мог больше оставаться за дверью. Он проскользнул в помещение, где Иося занимался врачеванием, и притаился. Кто этот человек, которым не брезгают графы и князья? Что за чудесная у него профессия? Не внук ли он барона Гирша или Дрейфуса? Фантазия Шимшона вспорхнула и, как бумажный змей, понеслась ввысь… Какая гордая осанка, сколько достоинства в манерах, уверенности в движениях… Откуда этот замечательный гость?

Зачем гадать? Он спросит об этом старика. Да что спрашивать? Иося выболтает, покажись ему только…

Шимшон отдернул занавеску и замер, ослепленный внешностью незнакомца. Все на нем сияло: и напомаженные волосы, изрядно поредевшие на макушке, и модные ботинки желтого цвета, и кольцо на пальцах, и золотая, со множеством брелоков, цепь… Шимшон смотрел на блистательного гостя и думал, что это правнук Маккавеев, потомок Гасмонитов… Сейчас он подойдет к незнакомцу, протянет ему руку и скажет:

— Привет, внук Иегуды Маккавея! Гейдод, Гасмонит!..

— Вот и Шимшон, — обрадовался Иося, — посмотри, Мойшка, на моего ученика… Шельмец, бес его матери, далеко пойдет, далеко…

Он прищурил один глаз, как бы затем, чтобы увидеть, как далеко пойдет его ученик.

Внук Маккавеев рассмеялся и набил рот кислой капустой. Тоненькая струйка жижи сбежала изо рта на дорогой костюм.

— Расскажи ему, Мойшка, как Иося-цирюльник выводил тебя в люди! Сколько пощечин и подзатыльников ты у меня получил!.. Выкладывай, не стыдись!..

Возможно ли? Этот Мойшка не отпрыск барона Гирша или Дрейфуса? Не потомок Маккавеев? Самый обыкновенный цирюльник?

Настанет время, и он, Шимшон, ученик Иоси, придет сюда, разодетый и напомаженный, в золоте и бриллиантах… Расскажет о князьях и графах, которые его принимают… В цирюльне будет другой мальчик, и Иося скажет: «Ну-ка, Шимшон, расскажи, как я тебя в люди выводил… Сколько пощечин и подзатыльников ты у меня отведал!..» Шимшон улыбнется, как взрослый, и начнет рассказ издалека… Его били всю жизнь. Били — отец, мать, ребе, соседи, городовой, торговки, реб Иося… Все выводили его в люди… Когда ему было три месяца — его чуть не прикончили. Он стосковался по груди матери и заплакал. Дувид-портной толкнул люльку и разразился недобрыми пожеланиями. В самом деле, что надо ребенку, у которого никаких забот на свете?.. Он всунул в рот маленькому Шимшону холодную, пустую соску. Могло ли это его утешить?.. Дувид вспылил, отхлестал крикуна, предал его анафеме и забросал подушками. Сорную траву из поля вон, он будет говорить по нем кадиш^[5]…

Когда ему минуло шесть лет, отец сказал ему: «Я нашел тебе хедер, на всю жизнь его запомнишь… Не ребе, а кат, палач… Отведаешь всего — и плеток, кнута… Из этого хедера ты выйдешь либо полковником, либо покойником…» Они шли рядом по улице, Дувид говорил встречным, что ведет сына к Кацу, и маленькое сердце билось от страха и стыда…

Кацу отец сказал:

— Я привел вам, реб Майер, разбойника, режьте его на куски, не жалейте, были бы кости, мясо нарастет.

Реб бил Шимшона в назидание другим, слободские парни — для собственного удовольствия, городовой — по указу императорского величества, по предписанию губернатора, приказу полицмейстера и распоряжению пристава; торговки — из подозрения, соседи — по привычке… Теперь уже все позади, общими усилиями его вывели в люди.

— Что ты молчишь, Мойшка? — спрашивает Иося. — Молодежь говорит, что наказывать нельзя. Как ты думаешь, выйдет из человека толк, если его не бить?

Шимшон едва сдерживал свое восхищение. Что за редкий человек! Опять он дал Иосе урок приличия… Так ему и надо, пьянице: не хвастай, не стыди людей, не унижай их друг пред другом! «Не сдавайтесь, добрый человек, во имя всего святого, не сдавайтесь!»

— Молчишь, Мойшка? — сокрушался Иося. — Ай-ай-ай… тебя уже вывернули наизнанку… Набили голову глупостями и сделали сознательным… Молодежь остается молодежью. Ей кажется, что в мире нет порядка: ударили — поболело и прошло, будто в воду кануло… Ой, не так! Удар — что лекарство, от всех бед спасает… Как можно не бить, разве бог нас милует?..