Истории для кино
Шрифт:
Всю ночь Лёдя бродит по гостинице, ежеминутно и безответно стучит в номер Арендс, потом снова бродит, проклиная коварную соблазнительницу, выстраивая воспаленным мозгом планы жестокой мести, а затем великодушного прощения.
Остаток ночи он мечется по переулку, с надеждой вглядываясь в каждого входящего в гостиницу и бросаясь навстречу каждому подъехавшему экипажу.
Рассвет застает Лёдю, продрогшего до судорожного стука зубов, сидящим на ступенях гостиницы. Пытаясь согреться, он хлопает себя по груди, по бокам. В кармане что-то звякает. Лёдя достает только что подаренные портсигар и спички, несколько секунд тупо смотрит на них, потом решительно, но неумело закуривает
К гостинице подкатывает открытая пролетка. Лёдя ошеломленно наблюдает, как из пролетки выпрыгивает знакомый офицер, подает руку Арендс, она выпархивает к нему в объятия, но не задерживается в них, а посылает кавалеру воздушный поцелуй и направляется в гостинцу.
Лёдя вскакивает со ступеней преграждает ей путь. Актриса фальшиво играет удивление:
– Мальчик мой, ты не спишь?
Лёдя снова затягивается и мучительно кашляет. Арендс отбирает у него папиросу:
– Не нужно, мальчик, тебе это совсем не идет. Это делается так… – И умело затягивается папиросой сама.
Лёдя с молчаливой болью смотрит на нее. Арендс отбрасывает папиросу, потягивается с ленивой кошачьей грацией:
– Как спать хочется… Спокойной ночи!
– Подожди! Я ждал тебя!
– Зачем?
А ты не знаешь?! Где ты была? Что вы с ним делали?
Лёдя чуть не плачет.
Арендс устало равнодушна:
– Слишком много вопросов…
– Пойдем к тебе!
Лёдя пытается ее обнять, но она отстраняется:
– Не стоит, милый… Еще надо собраться, театр завтра уезжает в Москву…
– Театр – да! Но ты… ты же обещала, что мы вернемся в Одессу! Что будем вместе играть…
Арендс хрипловато смеется:
– Ах, мало ли что обещают в порыве страсти! Ну разве можно сравнить – Одесса и Москва…
– Но ты же знаешь, я не могу ехать в Москву!
– Сочувствую, но…
– Хорошо, я подделаю паспорт!
– Не говори глупостей…
– Я… Я… покрещусь!
– Мальчик, ты явно выпил лишнего.
Арендс поднимается по ступенькам гостиницы. Лёдя плетется за ней.
– Но как же … Как?!
– Я буду вспоминать тебя, – искренне обещает Арендс.
– Но мы же… Мы так близки!
– Не стоит принимать всерьез обычный театральный роман.
– Не говори так! Ты просто шутишь, да? Шутишь?
Лёдя снова пытается обнять Арендс. Она уклоняется. Он хватает ее за платье. Она его отталкивает. Он едва не падает, цепляясь руками за ее шаль. Она вырывается и убегает в гостиницу. Лёдя остается с шалью в руках. Прижимает ее к лицу и бессильно опускается на ступени.
Утром на перроне вокзала одиноко застыл Лёдя.
Артисты машут ему из окон еще стоящего поезда. Ирский и Пушок тащат к вагону нетранспортабельного артиста Скавронского. Тот, заметив Лёдю, хочет что-то сказать, но лишь взмахивает рукой и покорно дает затолкать себя в вагон.
Раздается гудок паровоза. Артисты еще активнее машут Лёде. Он не машет в ответ, он лишь бормочет сквозь стиснутые зубы:
– Ничего! Вы еще про меня услышите! Все вы услышите!
В окне показывается Арендс под ажурной шляпой с большими полями. Она смотрит на Лёдю. Тот отворачивается и шагает прочь. Поезд снова гудит и медленно трогается.
Лёдя уходит по перрону, ссутулившись, засунув руки в карманы пальто, один – против движения поезда…
Глава четвертая
«Скажите, девушки, подружке вашей…»
МОСКВА, ТЕАТР ЭСТРАДЫ, 23 АПРЕЛЯ 1965 ГОДА
Разбавляя процессию поздравляющих юбиляра маститых корифеев искусства, на сцену выпускают и подающую надежды творческую
молодежь. Ведущий Туманов объявляет:– Дорогой Леонид Осипович! Вас пришли поздравить молодые артисты.
– Шо, еще моложе, чем я? – удивляется Утесов.
– Нет-нет, моложе вас – никого! – заверяет ведущий. – Скажем лучше так: ваши ровесники. Точнее – ровесницы. Студентки Щукинского училища!
На сцену выпархивает стайка симпатичных девушек с большим бутафорским самоваром. На груди у каждой – табличка: «Маша», «Даша», «Наташа», «Глаша»…
Они ставят самовар перед Утесовым и поют, соперничая друг с другом, борясь за место рядом с юбиляром:
У самовара – вы и ваша Маша!Да нет, совсем Наташа возле вас!А вам заварку заварила Саша!А вот лимончик Даша вам подаст!Глаша чаю наливает!А взор Марьяши много обещает!У самовара вы и ваша… ваша…Ну кто же – ваша? Ждем от вас ответ!Девушки пускаются в пляс вокруг Утесова.
А он улыбается, вспоминает…
Одесса, 1913 год
В одесском кабаре Лёдя поет эту же песню и отплясывает канкан с лихим девичьим кордебалетом.
У самовара – я и моя Маша,А на дворе совсем уже темно.Как в самоваре чай, кипит страсть наша.Смеется месяц весело в окно.Немало воды утекло в жизни Лёди с того печального утра на вокзале, когда поезд увозил коварную красавицу Арендс в недоступную для бедного еврейского артиста Москву, а он шептал вслед: «Ничего! Вы еще про меня услышите!»
Нельзя сказать, что про него уже услышала Москва и тем более вся страна. Но в Одессе Утесов – это уже имя. Лёдя не робкий новичок, а опытный артист, ведущий себя на сцене легко и свободно. Да и у публики он уже стал любимцем, судя по аплодисментам и цветам, которые летят к Лёде из зала.
Маша чай мне наливает,И взор ее так много обещает.У самовара я и моя Маша —Вприкуску чай пить будем до утра!Закончив песню, Лёдя спускается с эстрады к столику, где гуляет шумная компания его приятелей. И здесь Лёдя – тоже совсем другой, не романтичный влюбленный, а бывалый донжуан: алая шелковая рубаха навыпуск, шальной блеск в глазах, в одной руке бокал шампанского, в другой – гитара с бантом. На колени к Лёде усаживается девица в чулках с подвязками, выглядывающими из-под пышной юбки. Здесь же и старый знакомый – хмельной артист Скавронский.
– Эх, Лёдька, куда ж я без Одессы! – роняет он нетрезвую слезу. – Уж как просили: останься в Москве! А я – нет, не могу, в Одессу мне, в Одессу…